Выслушав заявление фельдфебеля, Михаил Фёдорович приказал капитану выйти перед строем, и заявил ему так, чтобы слышала вся рота: «На тебе эполеты блестящие, но ты не стоишь этих солдат!»
Бригадный командир генерал Пущин провёл следствие и выяснил, что за время командования ротой Брюхатов присвоил из солдатской казны 3351 рубль, что по тем временам было очень большой суммой. Капитан был отдан под суд.
…Более чем десять лет спустя Александр Сергеевич Пушкин напишет роман по сюжету, «подаренному» одним из его друзей: некий небогатый дворянин, по фамилии Островский, ограбленный своим соседом, превратился в романтического разбойника. Поначалу Пушкин назвал своё произведение «Островский», но после фамилия главного героя была изменена на «Дубровский». Как знать, не вспомнились ли ему трагические кишинёвские события и несчастный унтер-офицер с красивой поэтической фамилией?..
Вслед за камчатцами возмутились охотцы. Старые заслуженные воины георгиевские кавалеры унтер-офицеры Кочнев и Матвеев пришли прямо на квартиру дивизионного начальника, представив жалобу на батальонного командира майора Вержейского, безжалостного истязателя солдат. Для него будто не существовало не только приказов командира дивизии, но и высочайшего повеления об освобождении от телесных наказаний георгиевских и аннинских кавалеров. К тому же майор распоряжался обливать холодной водой или посыпать солью спины проведённых сквозь строй — чтобы раны саднили, мог привязывать руки штрафованного солдата к поднятым тележным оглоблям и так оставлять его мучиться на всю ночь…
Позвав с собой подполковника Липранди, генерал Орлов тут же поскакал в Охотский полк, где нижние чины высказали ему многочисленные претензии в адрес не только Вержейского, но и капитана Гимбута, прапорщика Понаревского…
Оставив Ивана Петровича разбираться в произошедшем, Михаил Фёдорович поскакал в 32-й егерский полк, где нижние чины выступили против ротного командира штабс-капитана Цыха…
И почему Орлов не почувствовал, что недаром зашевелились все эти солдатские истязатели и нечистые на руку люди, словно ощутив у себя за спиной какую-то серьёзную поддержку?! Почему он не заметил грозовых туч, сгущающихся над его головой?
* * *
1 января 1822 года генерал Орлов устроил торжественный завтрак в честь освящения нового манежа. В качестве гостей приглашены были старослужащие чины пехотных полков. За спиной Михаила Фёдоровича, сидевшего в самом центре длинного, стоящего «покоем»[216] стола, были установлены георгиевские знамёна Камчатского и Охотского полков. В карауле при них стояли унтер-офицеры Кочнев и Матвеев. Это было откровенным, даже вызывающим поощрением поступка отважных воинов.
Праздник прошёл замечательно, хотя на душе у Михаила было неспокойно: жена его, ожидавшая первенца, чувствовала себя не совсем благополучно и пребывала в Киеве, у родителей. Генерал испросил отпуск. Он понимал, что не следовало бы оставлять дивизию в такое время, но, как всегда, надеялся на лучшее и досадовал, что происшествия в полках оттягивают его отъезд.
Через неделю Орлов наконец-то отправился в Киев, успев перед тем, 8 января, написать приказ относительно событий в Охотском полку:
«Думал я до сих пор, что ежели нужно нижним чинам делать строгие приказы, то достаточно для офицеров просто объяснить их обязанности, и что они почтут за счастье исполнять все желания и мысли своих начальников; но к удивлению моему вышло совсем противное…
В Охотском пехотном полку гг. майор Вержейский, капитан Гимбут и прапорщик Понаревский жестокостями своими вывели из терпения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сделать подробное исследование, по которому открылись такие неистовства, что всех сих трёх офицеров принуждён представить я к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах[217], какова солдатская должность. Для них и для им подобных не будет во мне ни помилования, ни сострадания.
И что ж? Лучше ли был батальон от их жестокости? Ни частной выправки, ни точности в манёврах, ни даже опрятности в одеянии — я ничего не нашёл; дисциплина упала, а нет солдата в батальоне, который бы не чувствовал своими плечами, что есть у него начальник…
Кроме сего, по делу оказались менее виноватыми следующие офицеры, как-то: поручику Васильеву, в уважение того, что он молодых лет и бил тесаками нижних чинов прежде приказов г. главнокомандующего, г. корпусного командира и моего, майорам Карчевскому и Данилевичу, капитану Парчевскому, штабс-капитанам Станкевичу и Гнилосирову, поручикам Калковскому и Тимченке и подпоручику Китицину за самоправное наказание, за битьё из собственных своих рук делаю строгий выговор…»
Это был последний приказ Орлова в качестве командира соединения. С его отъездом в «Орловщине» начались совершенно иные события…
Насколько нам известно, в соединении к тому времени оказалось полным-полно агентов тайной полиции, добровольных доносчиков и несправедливо, как им самим думалось, обиженных, а потому всё, здесь происходившее, немедленно становилось известно в штабе 2-й армии. Знали там и про то, чему и как учили нижних чинов в ланкастерских школах, и как поддерживал Орлов солдат-«бунтовщиков», и про явное его попустительство вольнодумствующим офицерам, которые были известны поимённо. Знали про существование Кишинёвской управы и, возможно, догадывались о радикальных планах её руководителей…
При всём при том раскрывать явное злоумышление не спешили. Ведь если бы только Александр I узнал, что под носом у Киселёва свили гнездо заговорщики, так прости-прощай заветное генерал-адъютантство! Да и командиру 6-го корпуса не поздоровилось бы. К счастью, разного рода нейманам, которые могли бы отличиться открытием заговора, напрямую обращаться к императору не полагалось… Обсудив ситуацию, Киселёв и Сабанеев решили покончить с «Орловщиной» сами, воспользовавшись отсутствием дивизионного начальника.
Но тут следует сказать несколько слов о генерале Сабанееве, только тем для нас и известного, что он явился «гонителем», чуть ли не «погубителем» Орлова, а в войсках, за цвет лица, прозванного «Лимоном»…
Он окончил Московский университет, так что своей образованностью отличался от подавляющего большинства генералов. Придя капитаном в армию, воевал с турками и поляками, а затем, в чине майора, участвовал в Итальянском и Швейцарском походах Суворова; при Урзерне был ранен пулей в грудь, при Муттентале — в левую руку; пробыв некоторое время в отставке, он в 1807 году возвратился на службу полковником, воевал в Пруссии, при Фридланде был ранен штыком в лицо, а при Алаво, в Шведскую кампанию, — пулей в правую ногу; в 1809 году Сабанеев был произведён в генерал-майоры, назначен шефом егерского полка и воевал с турками; в 1812 году был начальником Главного штаба 3-й Западной армии, потом — Главного штаба генерала Барклая де Толли, прошёл все основные сражения Заграничного похода, до Парижа. В 1815 году командовал 27-й пехотной дивизией: блокировал Мец, сражался с партизанами в Вогезских горах. До 1818 года он служил в оккупационном корпусе, потом принял 6-й корпус.
