Завершив свое заявление, произносимое им стоя, Луиш-Бернарду сел на свое место. Его взгляд, как и всех присутствовавших, теперь был обращен на судью Анселму де Соуза Тейшейру. Писарь занес перо над бумагой, готовый тут же записать приговор, зная, что доктор Анселму, по обыкновению быстро, почти моментально начинает его зачитывать, как только заканчиваются заявления. Однако в то утро все здесь происходило по-другому. И последним подобным сюрпризом было поведение судьи. Снова, уже в который раз он достал из кармана платок, протер им стекла очков, а затем и свое лицо. После чего начал диктовать следующее:
— Назначаю оглашение приговора на послезавтра, среду, в девять часов. До того времени обвиняемые, по распоряжению суда, остаются задержанными. Заседание суда объявляю закрытым.
Луиш-Бернарду был первым, кто поднялся со своего места. Он попрощался с судьей кивком головы, проигнорировав доктора Жуана Патрисиу, полковника Малтежа, попечителя Жерману Валенте да и всех остальных, и стал пробираться сквозь небольшую толпу людей, которая начала расступаться, чтобы пропустить его. Снаружи воздух был почти таким же душным и спертым, однако здесь, в отличие от физически давившего на него зала, ощущался простор и перспектива. Луиш-Бернарду почувствовал, что дышит так, будто только что вышел из заточения. Новость о том, что происходило в стенах зала суда, тайфуном облетела весь город. На выходе из здания его ждал Висенте с каретой и, что было совсем невообразимо, рядом с дверцей кареты, ожидая его, стоял Себаштьян.
— Себаштьян, что ты здесь делаешь?
— Я подумал, что вы, наверное, будете уставшим, и вот, мы за вами приехали.
— Нет, Себаштьян, я пройдусь пешком. А вы подхватите меня уже на выезде из города.
— Сеньор губернатор…
— Доктор, Себаштьян!
— Сеньор доктор, может быть, лучше…
— Что, Себаштьян?
— Вам поехать с нами.
— Нет, Себаштьян. Для тебя я просто доктор. А для них — сеньор губернатор.
Сказав это, он направился в сторону Площади городского собрания. Проходя по Торговой улице, Луиш-Бернарду обратил внимание, что магазины начинают закрываться на обеденный перерыв. Рядом с некоторыми из торговых заведений стояли люди, которые тут же замолкали, когда он проходил мимо. Некоторые спешно заходили внутрь, другие отводили взгляд в сторону, третьи приветствовали его, снимая шляпу, бормоча что-то, типа: «Сеньор губернатор, как поживаете?» — четвертые же просто молчали, глядя на него. Всем он отвечал соответственно — кого-то также приветствовал, а кому-то возвращал его же молчаливый взгляд. Однако, призвав себе в помощь свою еще сохранившуюся с утра задиристость, он заставлял себя смотреть всем и каждому прямо в глаза, как бы испытывая их на внутреннюю решимость. За все это время он нигде не задержался и не ускорился, идя по городу своим привычным прогулочным шагом. Уже подходя к зданию городского собрания, завернув за угол и выйдя на площадь, он увидел знакомую фигуру Марии-Аугушты да-Триндаде. Она, казалось, была удивлена даже больше, чем он. Луиш-Бернарду, в свою очередь, был очень рад ее видеть, с облегчением и благодарностью восприняв эту паузу на своем пути, который все больше напоминал ему самому дорогу на Голгофу. Он протянул ей руку в приветствии:
— Мария-Аугушта, вы ли это? Решили спуститься из усадьбы в город?
Она без лишних эмоций пожала протянутую ей руку, слегка покраснев, хотя он и не понял, было ли это от стеснения или по какой-то другой причине. С той их ночи на Нова Эшперанса прошло уже несколько месяцев. Тогда, впервые с тех пор, как он прибыл на Сан-Томе, он почувствовал в ней уют и тепло близкого человека, союзника, который принял его у себя легко и свободно, по-дружески. Все это, из охватившего их обоих молчаливого, спонтанного, почти животного порыва вылилось затем в ту яростную ночь с переплетенными телами, влажным воздухом и потом вперемешку с огнем, зажженным двумя взрослыми изголодавшимися людьми. Теперь в ее руке от этого не было уже и следа, все умерло, будто бы она просто случайно узнала его, проходя мимо.
— Да, Луиш-Бернарду, я приехала в город, а тут выясняется, что сегодня совсем не простой день, не так ли?
— Не простой?
— День, когда вы позволили победить себя — вашему тщеславию, слепоте, недальновидности, да чему угодно.
— Почему вы так говорите, Мария-Аугушта?
— Бедняга, вы, наверняка, жалко выглядели во время этого вашего выступления в суде.
— А вы откуда знаете, вы там были?
— Нет, но это не важно. Весь город говорит об этом, и никого не волнует, хороший вы адвокат или плохой. Я полагала, что вы приехали сюда, чтобы стать не адвокатом, а губернатором. Новым губернатором, с новыми идеями, но выступая на нашей стороне. Я много раз вас защищала, Луиш-Бернарду. Я пыталась им разъяснить важность и трудность вашей миссии. Я клялась им, что вы искренний и благонамеренный человек. Но вы постепенно и последовательно опровергали это, а сегодня этой вашей бравадой в суде покончили со всем разом. Вы, наверное, очень горды собой сейчас. А я бы на вашем месте сегодня же подала в отставку. Как губернатору вам пришел конец: вся колония против вас.
— И вы тоже, Мария-Аугушта?
— И я тоже.
— Но почему, что изменилось?
— Изменились вы.
— Я? В чем же?
— Не спрашивайте, в чем, — это очевидно. Вы перешли на сторону наших врагов, тех, кто в Лиссабоне и там, в Европе плетут против нас козни, чтобы нас разорить. Если хотите, спросите, почему вы изменились, и я вам отвечу.
— Так, почему же?
— Ах, мой дорогой, а вы и не знаете? Вам нужно, чтобы вам это сказали, прямо в лицо? Неужели никто вам этого еще не говорил?
— Я не знаю, о чем вы, Мария-Аугушта.
— А, не знаете? Может быть, вы не знаете, что эти вдруг изменившиеся принципы и полная потеря доверия в наших глазах — все это оттого, что вы погрязли по уши в любви к этой английской шлюхе? А она, водя за нос своего мужа, с вами, на самом деле, выполняет его работу, ублажая губернатора в постели?
Луиш-Бернарду побледнел, как полотно, и почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
— Между нами, Луиш-Бернарду, ответьте мне как женщине, которая была с вами в постели: та шлюха, наверняка — огонь-баба, ведь так? Раз уж она довела вас до такого…
Он стоял, остолбенев от ужаса, с трудом собираясь с мыслями, чтобы что-то сказать. И не мог. Должно быть, все его красноречие и присутствие духа осталось там, в суде, подумал он, но все-таки сделал над собой усилие:
— Не ожидал такого от вас, Мария-Аугушта…
— В мире столько вещей, которых мы не ожидаем от тех, в кого когда-то верили, не правда ли? Прощайте, Луиш-Бернарду, всего хорошего.
Он смотрел, как она уходит, пытаясь собраться, чтобы продолжить свой путь, однако уже ничего перед собой не видел — ни тех, кто его приветствовал, ни тех, которые переходили на другую сторону улицы. Все вокруг как-то сразу показалось бессмысленным и безразличным. Рукой он подал знак Висенте, и тот, словно бы ждал этого, тут же рысью подъехал к нему. Луиш-Бернарду забрался в фиакр и, обессилевший, мгновенно провалился в кожаное сиденье. Себаштьян сидел здесь же, чуть в глубине. Взглянув на него, тот не сказал ни слова и, только уже по приезде домой, после десяти минут в полной тишине, он сказал:
