— Эй ты! Беги за помощью, сделай что-нибудь! Ты что, не видишь — ему плохо?! Быстрее!
— Бесполезно, господин. Он уснул.
— Но миг назад он ещё не спал! Что-то случилось!
Мальчик мотнул головой.
— Всё как обычно. Теперь он будет долго спать.
— Но он сказал, что я повредил ему! Раньше уже было что-нибудь подобное?
— Да.
Чувствуя некоторое облегчение, но всё ещё беспокоясь, Тот вновь повернулся к Яхмосу. Да, было похоже, что он просто спал: грудь спокойно вздымалась, на лице появился слабый румянец, хотя ещё только что он был бледным как мука. Может быть, ему уже стало лучше, просто он потратил все силы, пытаясь подняться. Может быть, когда человек настолько стар, он засыпает всякий раз, когда ему это необходимо, и просыпается, когда пройдёт должное время.
— И долго он будет спать? — спросил он нубийца.
— Долго. До заката солнца, а может быть, и до ночи.
— О... — сердце Тота сжалось от разочарования. До заката солнца оставались ещё долгие часы. Если бы только Яхмос не попытался встать... если бы он сам нашёл какой-нибудь другой способ успокоить его. Он слишком забеспокоился, слишком взволновался. Что он хотел сказать?
Несколько мгновений Тот печально стоял, пристально глядя на любимое лицо лежавшего человека. Затем он вздохнул, отвернулся, подошёл к двери, чтобы взглянуть на пустой плац, вернулся и нерешительно постоял рядом с койкой. Внезапно нищета комнаты показалась ему невыносимой. Он обернулся к стоявшему с глупым видом мальчику-рабу, разъярённый, как никогда в жизни.
— Эй, ты, что ты там зеваешь? Делай что-нибудь! Прибери комнату, выброси эти огрызки со стола, тряпье из угла! Ты делал когда-нибудь хоть что-нибудь, чтобы ему было удобно, ты, узкоглазый эдимму, презираемый всеми домашними богами, мойщик одежд храмовых шлюх! — В ярости Тот перешёл на вавилонский язык, и нубиец стал серым от страха, слушая ужасающе звучащие иноземные проклятия. В слезах от волнения и гнева, Тот схватил веник, валявшийся около стены, и из всех сил бросил в раба. — Шевелись, говорю тебе! Ты будешь заботиться о нём. Я тебя заставлю! Вычисти эту комнату, слышишь? А потом возьми нож и срежь вон те ветки, чтобы сюда попадало хоть немного света и воздуха! После этого приготовь ему какой-нибудь хорошей еды, налей пива в самый лучший кубок, какой сможешь найти, и постели чистое покрывало на его койку! Я... я убью тебя, если ты теперь не будешь ухаживать за ним как следует!
Нубиец сразу же взялся за работу с таким рвением, что остатки пищи, объедки и хлам как по волшебству улетучивались из-под его рук. Тот некоторое время смотрел на него, медленно дыша и пытаясь справиться со своими чувствами. Наконец он встал на колени около койки, убедился ещё раз, что Яхмос спит глубоким сном, и вышел из хижины.
Выйдя на свет, он опять остановился, ослеплённый полуденным солнцем. Перед ним лежало пыльное пространство залитого ярким светом пустынного плаца, замкнутого рядом казарм — низких зданий из сырцового кирпича. За казармами на фоне блестящего пустого неба мягко покачивались пальмы. Больше ничто не двигалось. Охваченный тревогой, он бесцельно направился к пальмам. В тишине громко раздавался шорох пыли под его сандалиями. Он не слышал больше ни одного звука, кроме отдалённого скрипа водоподъёмной машины — монотонного повторяющегося звука, похожего на свист флейты, да ещё иногда, совсем с другой стороны, как бы вторя ему, доносилась одинокая песенка пустынного жаворонка. Казалось, весь мир погрузился в таинственный сон.
Тот понял, что идёт быстрее, обеспокоенный звуком собственных шагов; вскоре он побежал, опустив голову и прижав локти к бокам, будто пытался сделаться как можно меньше, слиться с этой неподвижной, залитой солнцем пустошью. Я помню дорогу, нервно сказал он себе. Мне нужно обойти эти казармы слева, немного пройти по роще, по проходу между виноградниками и высокой живой изгородью, там я выйду за кладовые в то место, где видел писцов, к Большому двору.
Очень скоро он, запыхавшись, прибыл к цели. Большой двор в это время оставался тоже пустым и безмолвным. Там не было никого, кроме стражников, застывших около подпиравших галерею дворца больших резных колонн. Солнечный свет заполнял его, как вино заполняет чашу. Быстро и тихо он прошёл к двери в стене, которая вела в маленький сад. Там он остановился, держась рукой за засов и прижавшись лбом к гладкому дереву. «Я пришёл сюда впервые, — сказал он себе. — Буду считать, что я здесь никогда не был».
Он поднял голову и посмотрел на серебристое дерево ворот, точно зная, что находится за ними. На деле оно не могло измениться, ему только так казалось, потому что он был расстроен, напряжён и беспокоился о том, какое впечатление произведёт на госпожу Шесу. Теперь ему следовало войти в сад будто впервые, и он будет точно таким, каким оставался в памяти — просторным, зелёным и прохладным, с дорожками, посыпанными красными камешками, яркими цветами, и тамарисковым деревом, отбрасывающим на воду длинную тень, сквозь которую прорываются солнечные лучи.
Открыв ворота, он быстро прошёл по короткому отрезку дорожки и остановился, внимательно оглядываясь кругом. Всё, как и в первый раз, казалось маленьким — слишком, слишком маленьким, чтобы точно походить на сад, который он постоянно рисовал в памяти. Это потому что он вырос; ему следовало примириться с этим. А что касается остального — перед ним была беседка, увитая кружевными виноградными лозами; были лужайки и клумбы, глубокая тень под акациями у стены. Воздух так же был напоен запахом трав, цветов и разогретого на солнце кирпича. Он глубоко вдохнул старый незабытый аромат и медленно повернулся. Там был пруд — тоже меньше, чем он ожидал, — но тот же самый, с тростниками, плавно покачивающимися у одного берега, и с солнцем, танцующим на воде. А около пруда росло тамарисковое дерево.
Ноги Тота помимо его воли свернули с дорожки и понесли его по траве к укромному уголку под деревом, где всегда сидел Яхмос. Каменная скамья находилась на прежнем месте, но была пуста — конечно, ведь Яхмос спал в своём гамаке в крохотном тёмном домишке в дальнем углу плаца. Вероятно, Яхмос не был в саду несколько лет. Не важно, сказал себе Тот, нервно ковыряя землю ногой. Сюда всё так же часто приходит госпожа Шесу — а она не изменилась. По крайней мере не сильно изменилась. Он уверен, что совсем не сильно. Да, уверен.
Непреодолимое чувство заставило его взгляд вернуться к скамье. Яхмос должен был сидеть там, держа в скрюченных пальцах нож и маленькую мачту, показывая в улыбке промежуток между передними зубами. Чтобы скамья не казалась такой безнадёжно пустой, Тот сам уселся на неё.
Сидя там, ощущая под ягодицами и ладонями прохладную зернистую поверхность камня, Тот услышал, как где-то неподалёку, во внутреннем дворе, хлопнула дверь и раздался негромкий смех. Этот звук, казалось, отпустил в нём какие-то внутренние скрепы, он стал воспринимать звуки самого сада, словно его уши, прежде стиснутые ладонями, освободились. Птицы пересвистывались негромкими переливами флейты; ветерок звучал одним голосом, пробираясь в ветвях тамариска, и совсем другим — в тростниках на пруду. Он вспомнил оба этих голоса. Звонко, отрывисто плеснула рыбка, и взгляд Тота упал на круги около листа лотоса. В то же мгновение он вновь ощутил ноздрями прежний запах. Сейчас, казалось, к нему добавился даже запах рыбы; именно так пахли его волосы, мокрые после купания в пруду. Похоже, сад ждал, пока он останется один, и только теперь обратил на него внимание.
