– Я всегда знала, что ты способна на что-то необыкновенное! – лучится улыбкой Аманда.
– Ты еще в детстве обожала приключения, – подтверждает мама. – И независимость. Терпеть не могла, когда тебя брали за руку, – всегда шла сама, впереди всех и почти не оглядывалась назад. Не то, что Надин – та от нас с отцом дальше, чем на два шага, не отходила. Я всегда знала, что ты не такая, как все.
– Подумать только, ты не верила, что найдешь себе достойного человека! – вздыхает Колин. – Слушай, если тебе надоест Скотт, отдай его мне, ладно? Я о таком парне всю жизнь мечтал!
На мгновение меня охватывает ужас и стыд. Что я делаю? Зачем обманываю самых дорогих мне людей?
– Сходим завтра в «Золотой самородок»? – спрашивает Колин.
– А я хочу увидеть огни Фримонт-стрит! – заявляет Аманда.
Теперь я чувствую себя, словно гувернантка с выводком детворы.
– Доченька, обо мне не беспокойся. Голые мужчины меня не пугают. Френсис, наша преподавательница французского, однажды пригласила к себе на день рождения директора стриптиз-клуба. Правда, сам он не выходил на сцену уже лет Двадцать и очень растолстел…
– Мамочка! – смеюсь я. – Мы пойдем на Тома Джонса!
Мама поднимает руки к щекам. Сейчас она напоминает картину Эдварда Мунка «Крик», с одной лишь разницей – это крик радости.
Мы кидаемся друг другу в объятия. Колин обнимает нас обеих. Сбоку пристраивается Аманда.
– Фу, как банально! – говорит Надин, воздев глаза к потолку. – Ну ладно бы еще Майкл Болтон…
ГЛАВА 41
Бушующая толпа вносит нас в «Эм-Джи-Эм Гранд». Чтобы не потеряться, мы цепляемся друг за дружку, а чтобы не упасть, передвигаемся мелкими осторожными шажками, стараясь не отрывать ног от земли, – и не понимаем, что коллективное шарканье подошвами по паркету вызывает к жизни опасное количество статического электричества. Надин первой хватается за металлическую дверную ручку и (есть все-таки бог на свете!) получает чувствительный удар током. Она отпрыгивает, хватается за меня, но ручки не выпускает, и скоро вся наша компания трясется и дергается, словно шеренга танцоров.
Еще повизгивая, влетаем в холл, проносимся мимо автоматов с водой и газетами и на последнем дыхании врываемся в «Театр Голливуд». Ура, мы внутри! Пробегаем мимо касс, останавливаемся на минутку, чтобы поахать перед огромной фотографией Тома, подсвеченной золотыми неоновыми огнями, и оказываемся в зале.
Как мы и боялись, свет уже меркнет, и пробираться к кабинке, отделанной розовой кожей, приходится в темноте. На сцене происходит что-то несообразное: шарообразный бородач в штанах до подмышек расхаживает взад-вперед и жалуется в микрофон на своего портного. Мы обмениваемся удивленными взглядами.
– Это Макс Александер, комик, – шепотом объясняет официантка, вручая нам квадратные салфетки. – Разогревает публику. Что вам принести, девочки?
– Клюквенной водки!
Словно буддийская: мантра, заказ облетает всю нашу компанию: Аманда, Синди (Лейлы нет – она сегодня работает), Иззи, мама и я. Надин, разумеется, идет своим путем – просит газированной воды. Тем лучше если вдруг придется выплеснуть стакан ей в лицо, на платье не останется пятен.
– Кто-нибудь из вас остановился здесь, в «Эм-Джи-Эм»? – спрашивает тем временем комик Макс. – Хотите знать, большой ли у нас отель? Значит, так. Захотел я сегодня утром поплавать в бассейне. Поехал туда на такси. Пока добрался, увидел, что снова бриться пора! А по монорельсовой дороге от нас до «Боллиз» уже катались? Хотите знать, быстро ли это? Куда уж быстрее: ехал я однажды на монорельсе, а бабуся моя с палочкой шла пешком – и, как вы думаете, кто пришел первым? А чтобы пассажиры не скучали в дороге, им показывают «Список Шиндлера» – по времени как раз укладывается.
Мы прыскаем.
– А знаете, что в нашем отеле самое интересное? Думаете, львы? Не угадали: постели! Знаменитые многослойные, постели «Эм-Джи-Эм»! Считайте сами: нижняя, простыня, перина, верхняя простыня, одеяло, покрывало… В такой постели в два счета потеряешься! Так и будешь всю ночь перекликаться со своей подружкой: «Эй, ты где?» – «На седьмом уровне!»
Шутки довольно-таки избитые, но Макс так потешно изображает заблудившихся в кровати любовников, что мы невольно начинаем хохотать. Причем все. Не припомню, когда в последний раз я, мама и Надин смеялись вместе! Меня захлестывает волна нежности – прежде всего к маме, но, как ни удивительно, и Надин кое-что достается. Иззи толкает меня в бок и указывает на Аманду: та хохочет самозабвенно, закинув голову и держась за живот, словно механический хохотунчик на батарейках. Синди держится дольше всех, но смех Аманды заражает и ее, и тут открывается ещё один талант нашей стриптизерши – способность над любой, самой невинной, шуткой заливаться с таким видом, словно тебе шепнули на ушко что-то ужасно непристойное.
Мимо проходит официантка: Надин трогает ее за руку и что-то шепчет на ухо. Может быть, она ощутила тягу к приключениям и попросила ломтик лайма? Но нет, все куда интереснее официантка возвращается не с пятью, а с шестью порциями клюквенной водки!
– За этот памятный вечер! – провозглашает Надин, подняв бокал.
– За то, чтобы допиться до чертиков и наутро ничего не помнить! – добавляет Иззи.
Макс покидает сцену, и под первые звуки «Света твоей любви» леред нами является Том.
– Я хочу спеть вам, – говорит он своим чудным глубоким голосом, – самый первый свой хит, записанный в 19б4 году.
– Боже мой, я тогда была еще не замужем! – шепчет мама и почему-то вздыхает.
Том поет «Обычное дело»-, мощный, выразительный голос его проникает в душу, бьет по нервам, заставляет забыть обо всем на свете и наслаждаться каждым мгновением этого чуда.
Уголком глаза я замечаю, что мама роется в сумке. Что это за кружевная штучка у неё в руке? Нет, быть не может! Пожалуйста, скажите, что это носовой платок! А руку назад мама отводит просто потому, что захотела потянуться… Поздно, красные кружевные трусики, порхнув в воздухе, повисают на микрофоне, словно кольцо на палочке. Мама недовольно качает головой и снова лезет в сумочку. О боже, у нее там что, запасные? Синие глаза Тома загораются лукавым огоньком: допев последнюю ноту «Она – леди» и подождав, пока смолкнет музыка, он спрашивает:
– Так, что это тут у нас?
Мама сжимается в комок и наблюдает за ним расширенными глазами, в которых ужас мешается с восторгом. Подцепив двумя пальцами клочок нейлоновых кружев, снимает его с микрофона и демонстрирует залу. Выждав паузу, страстно, жадно прижимает трусики к лицу. Рядом громко ахает Надин.
