— Я… не могу.
Она зажмурилась, потрясла головой. Когда в последний раз с ней это было? В этой комнате? Или в другой? Прямо на ковре? Или на ложе?
— Не стоит так зажиматься, Падмири, — Он лежал рядом, подпирая щеку рукой.
— Я… я знаю. — Она терла виски. — Сейчас… это пройдет.
— Успокойтесь, Падмири. Мы должны привыкнуть друг к другу. Забудьте о том, что написано в книгах, в любовной игре правил нет. Сейчас мы просто поговорим, вы и я, а дальше посмотрим. — Он положил ей руку на грудь.
— Ну, продолжай же, — простонала она раздраженно. — Делай, что должен, не мучай меня! — В ее недовольстве сквозила легкая озадаченность.
— Я уже говорил, что в этом нет смысла. — Он придвинулся к ней поближе, его рука скользнула к ее бедру и там затихла. Падмири тоже затихла, прислушиваясь к своим ощущениям.
— У… у тебя было много любовниц? — спросила она.
— Да. — В его тоне не было и намека на хвастовство.
— А мужчины… они тоже были? — Когда-то одна невольница-африканка проделала с телом Падмири множество любопытных вещей. Его касания пробуждали в ней то же томление.
— Да.
— Почему? — Вопрос этот странным образом всегда ее волновал, но она стеснялась задать его кому-либо.
— Такое бывает, Падмири. — Он поцеловал ее в краешек глаза. Затем очень медленными движениями принялся распускать шнуровку на платье.
Глаза ее закрывались, она вся дрожала.
— Да, так… так… и еще… и чуть выше, — восклицала она, удивляясь себе и страстно желая, чтобы тело ее обрело молодую упругость. Сен-Жермен покрывал поцелуями ее плечи, груди, губы, глаза, и поцелуи его жгли, как укусы. — Да… да… и еще… и еще! — Кто это вскрикивает так призывно, так хрипло? Он сам все знает и все умеет, его незачем понукать. Но странные вскрики не затихали…
Бедра Падмири раскрылись, сомкнулись и снова раскрылись, потом задвигались все быстрей и быстрей. Блаженство, ее охватившее, не шло ни в какое сравнение с тем, что она изведала в прошлом, но и оно было всего лишь преддверием к ошеломляющим чувственным взрывам, которым, казалось, не будет конца. Горло ее пронзила мгновенная боль, это был самый огненный из его поцелуев. Мучитель замер и вытянулся в струну. Руками, ногами она оплела его и прижалась к нему, задыхаясь, рыдая, обмирая от страха и сильными сокращениями ягодиц приветствуя каждую череду изнурительных содроганий.
Как это радостно — сознавать, что тебе все доступно, что ты не выброшена из жизни! Переполненная ликованием, Падмири села, дернула в знак особого расположения своего соблазнителя за мочку уха и засмеялась. Удивительно, какой же непроходимой дурой она была всего час назад.
* * *
Письмо, секретно отправленное в Дели из княжества Натха Сурьяратас.
Мусфу Квираля приветствует Джелаль-им-аль Закатим.
Да улыбнется тебе Аллах, о наставник!
Подвернулась оказия, у меня мало времени, и, может быть, этот отчет покажется тебе неподобающе кратким. Во-первых, спешу доложить, что все сомнения в лояльности Абшелама Эйдана необходимо отбросить. По моему мнению, он исполняет свои обязанности очень толково и с такой деликатностью, что сумел заслужить доверие князя и в каждое время дня к нему вхож.
Во-вторых, считаю должным отметить, что раджа Датинуш настроен сейчас весьма мирно. В его княжестве, к сожалению, имеются люди, косо посматривающие на верующих в Аллаха, но раджа пресекает подобные настроения и, несомненно, не склонен поощрять их в дальнейшем.
В-третьих, не остается сомнений, что княжна Тамазрайши унаследует его трон. Датинуш уже представил ее своим подданным как свою единственную наследницу, и те с немалым воодушевлением приветствовали этот шаг. Указ о том, что первенцу княжны надлежит сделаться следующим властителем княжества Натха Сурьяратас, также был принят с восторженным одобрением. Не существует, правда, официального указания, кто должен стать супругом княжны, но, думаю, с этим задержки не будет. Любой из соседских княжичей почтет за великую честь породниться с раджой, однако того, кто всех потеснит, ждет множество неприятных сюрпризов. Княжна очень красива, но источает яд.
Теперь о другом. Мой достойный начальник Абшелам Эйдан, да продлит Аллах его дни, поручил мне от твоего, я думаю, имени свести знакомство со старшей сестрой раджи, женщиной достаточно пожилой, незамужней и проживающей в удалении от дворца. Я делаю все, что могу, хотя совсем не уверен, что эта затея принесет нам какую-то пользу. Падмири уравновешенна, широко образована, держится скромно и с первого взгляда вызывает к себе уважение. Настроить ее на что-то безнравственное — идея, противоречащая всему, что я считаю благоразумным. Одно дело — войти к ней в доверие, и совсем другое — подстрекать ее к выступлениям в поддержку политики султаната. Пророк обличил коварство и лживость женщин, но также восславил их благородство. Связь с порочным созданием заслуживает всякого порицания, но попытка сбить на кривую дорожку стремящееся к добродетели существо — это двойное зло. Я, безусловно, сделаю все возможное, чтобы исполнить приказ, и все же всем сердцем приветствовал бы его отмену.
Отчет о всенародном собрании княжества отправлен в Дели неделю назад. Полагаю, мне незачем описывать то, о чем ты уже извещен.
Вот важная новость. Дворцовая стража судачит о загги. На малолюдных дорогах что ни день обнаруживают обезглавленные тела. Похоже, эти дьяволы с их шелковыми шарфами и проволочными удавками вновь проявляют активность. Я намерен поговорить с купцами и, если слух подтвердится, тут же отправлю тебе специальное сообщение, ибо выходки этих фанатиков необходимо пресечь.
Да благословит Аллах тебя, твоих отпрысков и все твое многочисленное семейство.
Джелаль-им-аль Закатим
ГЛАВА 4
Инструмент, который любезно одолжил ему присоединившийся к пирующим музыкант, походил отдаленно на лютню и имел две струны. Прикоснувшись к ним медиатором, выточенным из слоновой кости, Сен-Жермен прислушался к звуку. Тот был низким, гудящим, его усиливали два тыквенных резонатора, приделанных к грифу. Гости раджи, похоже, не обращали внимания на инородца, укрывшегося в глубокой оконной нише. Опробовав струны еще и еще раз, Сен-Жермен заиграл.
— Это ведь западная мелодия? — спросил его вывернувшийся откуда-то молодой мусульманин.
— Да, — кивнул Сен-Жермен. — Римская. — Гимн Юпитеру времени цезарей, мысленно уточнил он.
— Она не веселит, а тревожит, — не отставал мусульманин.
— Можно сказать и так. — Инструмент пришлось отложить, ибо юноша не уходил.
— Вы ведь и сами не из этих краев?
— Это, я думаю, очевидно, — сказал Сен-Жермен. — О том недвусмысленно говорит мой франкский камзол.
Ирония сказанного не укрылась от собеседника.
— Да, разумеется, — кивнул он покладисто, — но согласитесь, что вежливей осведомиться о чем-то, пусть даже и очевидном, чем щеголять собственной проницательностью. — Юноша подобрал полы своего одеяния и уселся на подоконник. — Мне хотелось бы побеседовать с вами. Я — Джелаль-им-аль Закатим.
