— Я не поэт, но знаю толк в музыке, — сказал Сен-Жермен, — и даю слово, что даже не помышляю о политической или военной карьере. — В прошлом он с равным успехом испробовал и то и другое, его и впрямь уже не влек к себе мир довольно призрачных преимуществ и более чем реальных утрат.
Падмири рассеянно пожала плечами, ибо с этим все, в общем-то, было ясно и так, а ее тревожило нечто другое.
— Я ведь уже не слишком-то молода, — пробормотала она.
— Я тоже не молод, — спокойно откликнулся Сен-Жермен. Понятия «старость» и «молодость» для него давно превратились в бессмыслицу. С тридцатью столетиями за плечами дополнительные лет двадцать, или там пятьдесят, уже не делали особой погоды.
— Нет, но, мне кажется, вы моложе меня.
«Это ужасно, — сказала она себе. — Продолжай в том же духе, и ты окончательно все разрушишь».
Странная тень, промелькнувшая в его темных глазах, внезапно ее напугала.
— Я… я несколько старше, чем это кажется. — Он сделал движение к ней. — Вас смущает мой возраст, Падмири? Или нечто иное?
Ей вдруг, как девчонке, захотелось вскочить на ноги и убежать. Все шло замечательно, чего же она так боится?
— Эти лампы и благовония… они ведь указывают, что вас ко мне тоже влечет. — Быстрым движением он поднялся на ноги и пошел через комнату к ней. — Позвольте, я сяду рядом.
Падмири в ужасе вжалась в подушки. Умом она понимала, что никакой опасности нет. Стоит ей крикнуть, и Бхатин придет на помощь.
— Вы, — выдохнула она, — вы забываетесь. — Голос ее прервался.
— Одно ваше слово, и меня здесь не будет. — Инородец остановился. Он был уже рядом, но лампы висели низко, она не видела его глаз.
Молчание затягивалось. Он отступил на шаг.
— Итак, что вы решили?
— Не знаю, — прошептала она.
— Боюсь, я чего-то не понимаю. — Учтивый тон его лишь подчеркивал провальность всей ситуации. — Скажите мне прямо: я вам неприятен?
— Нет, — произнесла она чуть громче, чем прежде. — Вы… вы нравитесь мне.
Сен-Жермен постоял в раздумье.
— Что с вами творится, Падмири?
Она не ответила. Он сел на ковер.
— Давайте попробуем вместе во всем разобраться.
Она подняла к нему измученное сомнениями лицо.
— Я порой и сама пытаюсь понять, что со мной, но… безуспешно. Все началось после смерти отца. Мою мать вместе с другими его женами возвели на погребальный костер и сожгли. Это было жутко, бессмысленно и нелепо. Умная, широко образованная, красивая женщина, изучавшая Веды и владевшая многими языками, весь свой короткий век жила в чьей-то воле и, подчиняясь обычаям, умерла. Я поклялась, что со мной такого не будет, и связала себя обетом безбрачия. Дядья мои пришли в ужас, но брат, как ни странно, не возражал. Потом он признался, что мой поступок во многом облегчил ему жизнь, положив конец соседским притязаниям на мою руку. По прошествии какого-то времени природа потребовала своего, и я завела любовника, чем сильно смутила брата. Он топал ногами и угрожал оскопить того, кто делил со мной ложе. Прошло еще какое-то время, и я оставила двор, сообразив, что становлюсь там обузой. Когда вспыхнул мятеж, мои родичи пытались уговорить меня встать на их сторону, но я отказалась. И теперь книги и музыка — это все, что у меня есть, но порой начинает казаться, что и этого мне слишком много.
— Ах, Падмири! — Сен-Жермен протянул руку и коснулся ее волос.
— Мать воспитывала меня в строгости, а я преступила ее заветы. Дядья, пока были живы, называли меня порченой, то есть изначально порочной. Не знаю, возможно, это и так.
Чужак, чья близость ее уже не пугала, раздумчиво произнес:
— Что проку жить по подобным заветам?
Осторожно поглаживая ее волосы, он продолжил:
— В древнем Египте существовал сходный обычай. Вместе со знатными людьми хоронили и слуг, чтобы они прислуживали своим господам в загробных мирах. Через века многие гробницы взломали, разграбили, а обнаруженные останки бросили в придорожную пыль, не разбирая, кто хозяин, кто раб.
— Я прочла много книг, пытаясь в себе разобраться. Я не раз беседовала с именитыми и прославленными наставниками, спрашивая у них, что со мной. Все отвечали приблизительно одинаково. Что во мне действительно есть какая-то скверна, ибо я предала самое себя, отказавшись жить в традициях своей касты.
Ей нравились его легкие прикосновения, но немного смущало то, что он не выказывал желания продвинуться дальше. Все мужчины, каких она знала, большим терпением не отличались, этот был терпелив. Он обращался с ней как с невестой, возведенной на брачное ложе.
— Легко так говорить тем, кому не угрожает сожжение. Не беспокойтесь, с вами все в порядке, Падмири. Это у них в головах что-то не то. — Подавшись вперед, Сен-Жермен откинулся на подушки. — Почему бы вам не прилечь рядом со мной?
— Зачем? — Падмири вновь оробела.
— Мы вместе попробуем ответить на этот вопрос.
Он протянул к ней руку, она отстранилась.
— Что вам мешает? Зарок?
— Нет, но одинокая жизнь… предполагает и воздержание, — сказала она приглушенно. — Я долгое время ни с кем не встречалась и опасаюсь того, что… может произойти.
— Откуда вам знать, что может произойти?
— Вы ведь — мужчина, — судорожно вздохнула она.
— В какой-то мере, но я… гм… действую несколько по-другому. И первая моя цель — доставить удовольствие вам. — Он сделал паузу, чтобы она осознала услышанное. — Ну же, Падмири. Если что-то пойдет не так, вы всегда сможете отослать меня прочь.
— А вы? Разве вам ничего не потребуется? — Сквозняк колебал язычки пламени в лампах, и она сделала вид, что следит за пляской теней.
— Потребуется, — признал он. — Но лишь после того, как вы возьмете свое.
Свое. Как странно он это сказал! Падмири смутилась. Да, нечто приятное ласки любовников, конечно, ей доставляли. Порой ощущения были острыми, порой не совсем. Однако к запредельным восторгам, описываемым в научных трактатах, они имели слабое отношение. Боги, зачем ей все это теперь? И все-таки… если вдуматься… Разве двое зрелых, не обремененных условностями людей не могут позволить себе на какое-то время забыться?
— Я ведь уже и не помню, как это бывает, — решившись, сказала она. — Но почему-то думаю, что попробовать стоит.
Он улыбнулся, взор его темных глаз потеплел.
— Тогда позвольте мне попытаться, Падмири.
Из прежнего опыта она знала, что в этот момент ей следовало бы обхватить его шею руками и откинуться на подушки, потянув любовника за собой. Таков был ритуал, но руки не поднимались. Она опустила глаза.
— Падмири? — спокойно произнес Сен-Жермен.
