подмешал ли чего сюда малец-то? – проговорила Глафира Семеновна.
– Ну вот еще! С какой же стати? – возразил Николай Иванович. – А только этим угощением он нас как-то обезоруживает торговаться.
Карапет, услыша эти слова, махнул рукой.
– Фуй! – сказал он. – Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любят.
– Так сколько же, почтенный, последняя-то цена? – спросил Николай Иванович. – Я надавал триста пиастров.
Турок что-то ответил. Армянин перевел:
– Шестьсот его последняя цена. Он говорит, что это старинный ковер и был когда-то во дворце султана Мурата.
– Ну, триста пятьдесят. Уч-юз и эхли… – сказал Николай Иванович, прихлебывая кофе.
– Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, – заметил ему Карапет. – Алтныш.
Торговец махнул рукой и прибавил:
– Бешьюз.
– Бешьюз – это пятьсот. На пятьсот уж спустил. Все- таки, дорого. Уч-юз.
– Дерт-юз… Саксон.
– Четыреста восемьдесят, – перевел армянин. – Ковер хороший, очень хороший. Давай, эфендим, сразу четыреста и уходи. Он отдаст. Дерт-юз… – объявил он турку, допил чашку кофе и стал вылизывать из нее языком гущу.
Супруги начали уходить из лавки, турок испугался и закричал по-турецки, что отдаст за четыреста тридцать пиастров.
– Ни копейки больше! – покачал головой Николай Иванович.
Купец выскочил из-за прилавка и стал махать руками, прося супругов остановиться. Компания остановилась. Турок довольно долго говорил по-турецки, очевидно расхваливая ковер и прося прибавки.
– Он, дюша мой, просит десять пиастра прибавки на баня, – перевел Карапет. – Дай ему еще пять пиастры.
– Беш! – крикнул Николай Иванович и растопырил пять пальцев руки.
Турок схватил ковер, подбежал к Николаю Ивановичу и набросил ему его на плечо.
Ковер был куплен. Супруги начали рассчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купец стал показывать шитые шелком атласные салфетки, подушки, шитые золотом по бархату, вытащил из-под прилавка громадный азиатский кремневый пистолет.
У Глафиры Семеновны разбежались глаза на вышивки, и она присела к прилавку их рассматривать.
Глафира рассердилась
Наступил третий день пребывания супругов Ивановых у армянина Карапета. Николай Иванович проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и с головной болью. С вечера, за ужином, он, как говорится, урезал изрядную муху с Карапетом. Карапет принес к ужину полуведерный глиняный кувшин местного белого вина, уверяя, что это такое легкое белое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вместе с ними. Он был очень доволен, остался, сам приготовил какой-то особенный шашлык, и в конце концов Николай Иванович вместе с ним выпили весь кувшин вина, невзирая на все протесты Глафиры Семеновны. Белое местное вино оказалось, однако, далеко не квасом. Когда половина кувшина была выпита, Николай Иванович начал дурачиться: навил себе на голову чалму из азиатской шелковой материи, купленной на базаре в Стамбуле, надел черногорский широкий пояс, приобретенный там же, и, заткнув за пояс третью покупку – старинный пистолет со сломанным кремневым курком, закурил кальян и сел вместе с армянином на ковер, на пол, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда же кувшин с вином они кончили, армянин стал тащить Николая Ивановича в Галату в кафешантан, где обещался ему показать каких-то черноглазых «штучек». Глафира Семеновна рассердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Иванович, совсем уже пьяный, свалился на софу и уснул в чем был, то есть в чалме, в черногорском поясе и со старинным азиатским пистолетом за поясом.
Проснувшись под утро, Николай Иванович устыдился своего костюма, сбросил с себя все, разделся, лег спать, но ему уж не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотелось пить, а пить было нечего. Он начал есть оставшиеся с вечера апельсины. Съел два, но убоялся расстройства желудка и остановился. Внизу в армянской мясной лавке уже проснулись. Слышались голоса. Можно было бы велеть поставить самовар и пить чай, но это значило бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладким утренним сном. Николай Иванович опять встал, потихоньку оделся и стал рассматривать вчерашние покупки: трубки, кальян, шитые золотом по бархату и атласу салфетки, шитый золотом сафьянный товар для туфель – и раскладывал все это на столе.
Вдруг сзади него послышались слова:
– Чего ты спозаранку-то вскочил? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?
Николай Иванович вздрогнул и обернулся.
Глафира Семеновна смотрела на него заспанными глазами.
– Зачем же нахлестываться? Просто не спалось, – отвечал Николай Иванович. – А вот теперь разбираюсь во вчерашних покупках. Какая прелесть этот ковер, который мы купили! А ведь он нам достался только за тридцать рублей.
– Прелесть, а сам вчера его залил вином.
– Ни боже мой! Чист он и свеж… Ни одного пятнышка. А как жаль, что мы вчера нигде не нашли готовых турецких дамских туфель без задников. Говорят, что только в Скутари на рынке можно их получить. Впрочем, ведь мы поедем в Скутари…
– Ты мне зубы-то не заговаривай! – строго крикнула Глафира Семеновна. – Я вчерашнее помню. И где, где только ты не ухитришься напиться! Приехали в Константинополь… Мусульманский город… На каждом шагу мечети… Закон запрещает туркам вино, а ты… – И полились нотации.
Глафира Семеновна одевалась и точила мужа. Николай Иванович слушал и молчал. Наконец он спросил:
– Можно велеть приготовить самовар?
– Вели. Но вот тебе мой сказ: как только ты с армяшкой еще напьешься – сейчас мы собираемся, на пароход и едем в Ялту. Лучше там проживем лишнюю неделю.
– Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кроме того, надо съездить на Принцевы острова, в Скутари, на гулянье на Пресные воды.
– Черт с ним, с Константинополем!
– Но ведь ты так стремилась сюда, так хотела…
– Я думала, он трезвый город, а он пьянее Нижнего Новгорода во время ярмарки.
– Из-за одной-то выпивки, да так казнить город! Ай- ай-ай!
Николай Иванович покачал головой и, выйдя на лестницу, велел встретившейся ему Тамаре подавать самовар.
Нотации продолжались, но их прервал появившийся Карапет. Он сам внес самовар, поставил его на стол, поклонился супругам и сказал Николаю Ивановичу:
– Помнишь, что вчера обещал, дюша мой, эфендим? Как родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сын – сейчас Карапет к тебе его в Петербург крестить приедет. По рукам вчера хлопнул – значит, верно, – обратился он к Глафире Семеновне.
– Подите вы! Мало ли что с пьяных глаз говорится! – отвернулась от него та.
Заварили чай. Карапет не уходил. Он свернул папироску и подсел к столу.
– Давай, мадам, барыня-сударыня, и мне чаю, – сказал он. – Голова у Карапетки болит. Но Карапетка ой-ой какой молодец! Он принес и лекарство.
Армянин полез в карман шаровар и вытащил оттуда маленькую бутылочку.
– Что это? Коньяк? Ни за что не позволю в нашей комнате пить! –
