неё нешуточно.
Маша отличалась впечатлительностью и её состояние могло оказаться опасным. Дуня прекрасно понимала, что Машин талант расцветает на интуиции, на особой чуткости к миру и она не подготовлена к потрясениям. Когда-то она тоже была такой же и свернулась, скукожилась в страхе перед возможными неудачами. До этой минуты она винила мать в том, что та постоянно одергивала её, предостерегала от всего, запугивала или говорила, что дочь выставляет себя посмешищем, а теперь Дуня смотрела на Машу — и боялась за неё так же, как когда-то боялась за неё мать. В глазах сестры была пустота.
Вскоре вернулся отец и сумел ненадолго заразить всех своей радостью:
— Человек Алексея Васильевича не только выкупил остатки нашего товара, но помог задешево купить шелка и бархата. У меня голова кругом идет от того богатства, что мы повезём домой! А какие украшения я купил своим девочкам!
Он говорил и говорил, надеясь, что посаженная в уголок под иконы Маша засветится от интереса, попросит показать ткани, но дочка сидела и смотрела в одну точку. В конце концов её оставили в покое, надеясь, что новый день развеет её тоску. Но и следующий день ничего не изменил.
Машу отвели в церковь, потом сводили в баню, попарили и вновь ждали, что она очнётся, но девчонка истаивала на глазах. Дуня впервые видела подобное: казалось, что Маша превращается в какое-то прекрасное и недосягаемое существо с большими глазами.
Надо было собираться в дорогу, но страх за Машу не отпускал. Казалось, что стронься Доронины с места — и лопнет последняя ниточка, удерживающая Машу на этом свете.
Кто-то из дворни сказал, что у Пучинковых с сыном тоже не ладно, и пошёл слух, что, может, ещё сладится у юных влюбленных. Но переговорщиков не нашлось. А дорога больше ждать не могла.
Посниковы вышли всей семьей провожать своих гостей. За месяц все сдружились и расставаться было грустно, тем более такая беда случилась со старшей дочерью Вячеслава и Милославы.
Афанасий переглядывался со Светланкой. Они немного стыдились своего счастья, но их взгляды всё время пересекались и лица невольно светлели, а настроение ползло вверх.
Вячеслав переживал за дочь, но не мог отделаться от мысли, что наконец-то отец перестанет считать его бестолковым в хозяйстве и не будет надеяться только на подрастающего разумника Ванюшку. Мальчишка и правда обещает вырасти хватким, прижимистым и тем ещё хитрованом, но Вячеслав проследит за тем, чтобы сынок берег честь и никогда не преступал законы божии.
Милослава была печальна, но улыбалась, благодарила Посниковых за тёплый приём, пряча переживания за дочь и грусть от расставания. Дуня поступала так же, и прощание быстро стало ей в тягость.
Она смотрела на безучастную Машу и упрекала себя, что из-за её инициативы сын Пучинковых попал к ним в дом; что не подготовила сестру ко многим жизненным превратностям; что умудрилась угодить Пестинее больше, чем Маша.
Правда, Дуня не просто так боялась пугать Машу возможными ударами судьбы, помня её реакцию на рассказ о ведьме, а Пестинея Ядвиговна могла из вредности предложить сосватать Дуню, надеясь, что сёстры рассорятся. С неё сталось бы специально ткнуть пальцем и заявить: «Хочу не эту, а ту».
Все были готовы к выезду — и вдруг обнаружилось, что нет боярича Волка. Его холопы на месте, крутят головами, ища своего хозяина.
Начали озираться остальные. Ворота были открыты, возницы сидели на местах, верховые тоже, Милослава с детьми уже открыла дверцу, чтобы садиться в возок, а теперь всё откладывалось. Неожиданно на улице послышался возмущенный шум, дружно залаяли собаки, а боярич прямо на коне влетел во двор. Он лихо спрыгнул, и не обращая внимания на хмурящихся Посниковых, подбежал к Маше. Она никак не отреагировала на него. Все недоуменно смотрели на разгоряченного скачкой Семёна, а он, смотря прямо в глаза Маше, полез за пазуху и вытащил маленький пищащий комок.
Милослава растерянно заморгала, Соломония придержала её за плечо и чему-то хмыкнула.
— Кутёнок*? — спросил подошедший Вячеслав. (*щенок)
— Котейка, — гордо ответил Семён — и все потянулись посмотреть на дивную зверюшку. О них много говорили, но редко у какого князя можно было встретить этого зверя.
Котенок на морозе жалобно запищал и полез по Машиной шубе поближе к её шее.
— Не загрызет её? — опасливо спросила Милослава. Всё же о котах говорили, как о хищных зверях.
И тут Маша опустила взгляд, посмотрела на зверька, осторожно прикрыла его руками, защищая от холода… и разрыдалась. Разрыдалась горько, так как будто кто-то умер.
Светланка хотела было забрать котейку, раз Маше плохо от зверя, но боярышня не дала. Её слезы лились прямо на котёнка, и он пронзительно вторил ей своим плачем.
— Застудишь его, — вдруг строго укорил её Семён. — Спрячь малыша.
Маша посмотрела на него и медленно кивнула, прикрывая котёнка полой шубы.
— Молодец, — похвалил её боярич. — Потом научу, как ухаживать за ним. Котейки звери непростые, но если будешь слушать меня, то у тебя всё получится.
Маша вновь кивнула и огляделась.
— Мам, ты чего плачешь? — с испугом спросила она.
— Ничего, доченька, ничего. Теперь всё хорошо будет, — поглаживая её, спешно начала отвечать Милослава.
— Дуняш, а ты? Что случилось-то? — встревожилась Маша, видя, что все вокруг плачут.
— Не волнуйся, Машунь, это просто ветер резкий подул… слезу из глаз выбил.
Вячеслав часто заморгал заблестевшими глазами и коротко бросил бояричу Волку:
— Спасибо тебе, Семён, — дал команду трогаться.
Глава 30
— Ехали мы, ехали, наконец, приехали, — счастливо выдохнула Дуня, когда их караван въехал в Москву.
— Слава богу! — выдохнула Милослава со Светланкой, а Маша улыбнулась так, как только она умела: скромно и светло.
— Ур-р-ра! — завопил Ванюшка и начал проситься к отцу.
— Сиди здесь! — остудила его пыл Милослава. — Нечего батюшке мешать. Потерпи, немного до дома осталось.
Через двадцать минут караван втянулся во двор и началась разгрузка. Как же все были счастливы вернуться домой! Не передать! Дуня без стеснений и
