Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
окопы, оборудовали блиндажи в три наката с изоляционной плёнкой, обшили стены доской и пеноизолом, на дно окопов уложили решётки, сделали водоотводы: воюй — не хочу. Проверяющие из столицы приказали переселиться в выкопанные подрядчиками окопы и бетонные блиндажные колпаки. Водоотводов нет, решеток на дне окопов тоже нет, внутри блиндажей нар нет, зато в приказном порядке заставили подписать формы КС-2. В итоге, как только земля стала оттаивать, то один такой бетонный блиндаж превратился в братскую могилу для отделения — накренился и завалился, придавив спавших. В двух других спящие бойцы захлебнулись от хлынувшей с полей воды: полчаса — и окоп доверху заполнялся талой водой.
Комбат говорил об этой начальственной дури с какой-то покорностью, как о неизбежном зле. Блохи тоже собаку кусают, что не мешает ей служить хозяину верой и правдой.
— Не лезли бы эти проверяющие со своими указаниями, не дергали бы личный состав дурацкими приказами, а дали бы отмашку: «Вперёд!», так мы бы давно уже и Волчанск, и Купянск, и Изюм взяли бы. Дух у ребят боевой, руки чешутся, только вот с головой не дружим. Ни «квадриков» тебе, ни «теплаков», зато боевые листки подавай. Умники. А что в них писать? Что утонули в окопах да блиндажах? Мы ж во второй линии, мы воевать хотим, а нас третий месяц мурыжат и ребят на передке не меняют. Поговоришь-послушаешь: от комвзвода до комбрига все так считают, а выше что, дебилы? Или какая-то очень стратегическая стратегия?
3
Практически ни одна поездка не обходится без накладок, несуразностей, нелепостей, а виной всему наш природный русский «авось», дурость, лень, бестолковость, недомыслие, самонадеянность, неорганизованность и всё остальное, без чего наша жизнь становится пресной и какой-то по-немецки размеренной.
Вот и на этот раз в хлам разрушенном городе, где вороны и те в редкость, угораздило угодить по глупости к «вагнерам». В плен — не в плен, но «изолировали». Ощущение не ахти, когда полная расслабуха, и ты по-кошачьи млеешь под солнышком, щедро в лицо швыряющем тепло пригоршнями, а через секунду между лопаток даже сквозь бушлат холодок от ствола автомата. И хлёсткое: «Быстрее!» Будешь плестись, перебирая ногами, — в лучшем случае прикладом в спину, а то можно и пулю схлопотать. Конечно же шальную.
Солнце купалось в искрящемся насте, плескалось, разбрызгивая тысячи искрящихся крохотных солнечных осколков, играющих на гранях алмазных кристалликов снега. Зато в тени, да ещё издали, он казался синими лужами, растекающимися от грязно-красных и грязно-белых развалин домов.
Было безветренно и по-весеннему тепло, подтаявший снег уже не скрипел морозно даже в тени, от слепящего солнечного света глаза сразу же начинали слезиться — поленился возвращаться в машину за защитными очками и теперь щурился, прикрывая ладонью глаза.
Это был наш пятый приезд в Попасную, или, как говорил Витя Носов, пятое пришествие. Все попытки вразумить его, что пришествие как-то неуместно употреблять, не возымели результата, хотя чуть-чуть скорректировал: мы — это явление.
— Явление Христа народу.
Теперь одно такое «явление» топало под конвоем по раздолбанной улице, мысленно моля Господа, чтобы он уберёг второе «явление» от вмешательства в ситуацию. И вообще кого-либо: со мною Хорват — и этого более чем достаточно. Он работал с «музыкантами», он кого-то наверняка знает из тех, кого знают они, может быть, даже из тех, кто принимает решения. Он вообще знает, что делать и что говорить.
Хорват идёт впереди с двумя «музыкантами» уверенно, не быстро, но и не медленно, не суетливо и с достоинством. Я волочусь следом, приотстав — как на грех, нога к такой скорости не готова, отстаёт, и со стороны походка наверняка напоминает скачущего в борозде старого грача — хромого и старого.
Подошли к дому «со сниженной этажностью» — два верхних этажа снесены начисто, завернули за угол. Вход в подвал завешен одеялом — каким-то затасканным, старым и не стиранным со дня своего рождения. Первым спускается Хорват, я следом, мысленно отсчитывая ступеньки: две, четыре, семь… Куда ведут? В преисподнюю? Во всяком случае, в «оркестровую яму». Они едва подсвечиваются фонариком: луч какой-то размытый и тусклый. Может быть, проблема с батарейками? Хотя нет, конвой светит нам в спины — контролирует руки, потому свет на ступенях не концентрируется. Чёрт возьми, а где мой фонарик? Кажется, в рюкзаке остался, хотя вряд ли пригодился бы: без разрешения лучше не доставать его, не включать, и вообще мы послушные, белые и пушистые.
Спускаемся на ощупь: нога щупает ступеньку, рука скользит по стене — так надежнее, иначе шансы загреметь вниз, перебирая физиономией вытертый тысячами ног бетон, взлетают до небес. На нижней площадке метр на полтора путь преграждает ещё один полог из такого же одеяла. Идущий впереди «музыкант» приостанавливается, бросает через плечо негромко, но резко: «Стоять!», отбрасывает одеяло и скрывается.
Доносятся голоса, но слов не разобрать, монотонно гудит генератор, свет от фонарика пятном влипает в стену на уровне нашей груди: руки по-прежнему под контролем. Продуманные ребята, любо-дорого смотреть на их работу. Лучше, конечно, со стороны, но так даже познавательнее.
Угол одеяла откидывается, и появляется наш прежний конвоир. Прежний — это хорошо, это уже константа, а нет ничего лучшего, чем постоянство даже в этой ситуации. Ровным голосом с ноткой любопытства (артисты!) даже как-то вкрадчиво интересуется, кто мы и зачем материализовались в развалинах, к тому же еще и фотографировали. Ваздар чётко: «АННА НЬЮС», военные корреспонденты. Я вторю: военкоры мы и вовсе не фотографировали, хотя намерение было развалины «пощёлкать». Звучит как будто мы не местные.
«Конвоир» просит передать ему фотоаппарат. Говорит негромко, требовательно, но вежливо, и мой «Кэнон» с беджиком «АNNA News» перекочёвывают в его руки, и он исчезает за пологом. Темно, лишь свет фонарика, лица скрыты балаклавами, тени мечутся по стенам, по углам жмётся мрачная темень.
Из-за полога доносится: «Диверсанты, документы левые, надо отвести в развалины и отпустить». Отпустить — значит, пристрелить. Последние фразы предназначены явно для нас: слишком громко. Свет фонариков скользит по нашим лицам: явно ждут реакцию. Бормочу: «Если бы диверсанты, то вас давно бы уже не было на этой грешной земле. «АННА НЬЮС» мы, военкоры» — и достаю сигарету. Ну что ж, спектакль так спектакль, постановщик — кто-то таинственный вот за этим пологом, участники — мы и «музыканты». Они же зрители. Занавес поднят. Начали.
4
Теребят Саню: туда-сюда выныривает-ныряет за полог крепкий паренёк, сыплет вопросами, получает ответы, исчезает. Опять появляется. Тащит две табуретки, предлагает присаживаться. Сама любезность. Ага, значит, котировки нашей никчемной жизни на этой
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
