— Ну-у-у, школу я закончил практически на одни пятёрки…
— Во как! — удивился батюшка. — Ты ведь школу не любил и с учителями не ладил…
— Всё правильно, — ответил я. — Зато я всегда тянулся к знаниям и много читал… А ещё у меня была феноменальная память, пока я не начал жёстко бухать.
— После школы я мог поступить в любой ВУЗ, — продолжал я, — но у меня совершенно отсутствовало честолюбие, и, чтобы отвязаться от родителей, я поступил в педагогический институт, на физмат. Какое-то время учился, а потом мне стало скучно. Пошли академки, одна за другой, а потом наступил 1990 год…
Я рассказал ему всё: как мы воровали и обманывали, как занимались «разгоном» и вымогательством, как постепенно погружались в пучину безнравственности и как за это многим пришлось заплатить. Батюшка слушал очень внимательно, нахмурив густые белоснежные брови, которые закручивались кверху, словно крылышки ангела. Его тяжёлый гранитный взгляд упал к моим ногам, когда я поведал ему следующее:
— Первого человека я убил, когда мне было семнадцать… Но это была самооборона.
Я замолчал, а он поднял на меня взгляд, исполненный такого глубокого сострадания, как будто это меня убили, а потом чуть кивнул головой, предлагая продолжить свою исповедь. Я проглотил накопившуюся слюну, собрался с мыслями и рассказал ему то, о чём даже боялся вспоминать.
— Никогда такого не было, чтобы я первый напал на человека, — подытожил я этот хоррор, основанный на реальных событиях. — Но наше время породило столько подонков, жестоких, беспощадных, вероломных, что невозможно было не замарать руки. Человека могли убить за сто рублей, да просто так могли убить, ради развлечения. И меня много раз убивали: и стреляли в меня, и ножи в меня толкали, и ногами запинывали, и монтировкой метили в голову, но я пережил всех своих врагов. Я только одного не могу понять, батюшка… Почему с таким постоянством на меня выползают эти твари? У меня уже руки по локоть в крови, а они всё лезут и лезут, лезут и лезут… У меня есть товарищи, которые ни разу в своей жизни не дрались, а я как проклятый. Мне никто не верит — говорят, что ты сам находишь эти приключения.
— А в этом твоя карма и заключается, — ответил отец Александр. — Дьявол тебе мясо своё скармливает, чтобы ты вкус крови почувствовал. Ему даже своих бойцов не жалко. Он тебе их легко отдаёт. Втягивает тебя в эту кровавую мясорубку, чтобы и тебя потом кому-нибудь скормить. Он тебе силу даёт, чтобы потом душу забрать. А ты постоянно идёшь у него на поводу, поддаёшься на его искушения, а ему только этого и надо.
Я понуро опустил голову.
— Что мне теперь бегать от этих демонов? Или, может быть, на улицу не выходить? Что мне делать, батюшка, чтобы душу свою спасти?
Он положил свою кирпичного цвета ладонь на белоснежную бороду и спросил меня с хитрым прищуром:
— А ведь ты мог тогда на дороге не убивать? Но ты это сделал, потому что во вкус вошёл. Именно таким образом Дьявол подводит к настоящему злу. А в следующий раз ты убьёшь ради развлечения, помяни мои слова. Ради гордыни ты уже убил… и даже оправдал себя.
Я смотрел на него восхищённым взглядом: он листал меня как книгу, открывая на любой странице по своей прихоти. Если душа — это чистая мысль Бога, не обременённая плотью, то выглядел он так, словно мяса и дерьма в нём практически не осталось. Его жилистые руки, как будто сплетённые из сухих веток, с грубыми шероховатыми пальцами, смиренно лежали на коленях. Простое открытое лицо и широкий нос были обтянуты тонкой — практически прозрачной — кожей, которая светилась изнутри. Его длинные седые волосы разлетались в разные стороны от дуновения ветерка и были невесомыми как пух. Потёртый серый подрясник болтался так, словно под ним ничего не было. Это был уже не человек, а святой дух.
— Страшно вспоминать, — подтвердил я.
— А ты расскажи… и будет уже не так страшно.
Ещё один день на трассе подходит к концу — ещё один закат, нереальный, пугающий, апокалиптический, как в последний раз. Солнце уже ударилось об землю, и «вспыхнула» до самого горизонта бескрайняя степь. Боковые стёкла опущены, и шалый ветерок врывается в открытые окна, расчёсывая волосы на голове, закидывая нас охапками насекомых, которые мельтешат и носятся по лобовому стеклу. Доносится удушливый травянистый запах — это дышит степь. Автомобильные покрышки плотоядно чавкают и жуют асфальт. Едем небыстро, около ста километров в час. Торопиться некуда: едем домой, — да и машина новенькая, не обкатанная ещё, с транзитными номерами, жалко её насиловать.
За рулём — мой друг Юрка Платонов. Я сижу на правом переднем сидении и, выкинув руку в окно, ловлю открытой ладонью упругий поток воздуха. Повернув голову влево, вижу резко очерченный Юркин профиль, огненно-рыжую волнистую степь в лучах заходящего солнца, опоры воздушных линий электропередачи, широко шагающие вдоль трассы, — картинка настолько яркая, что кажется неправдоподобной.
Прелесть всего происходящего заключается в том, что изящная хрупкость твоей жизни чувствуется в каждом мгновении. Жизнь предательски изменчива, как капризная стерва, и от этого хочешь её ещё сильнее, тонко чувствуешь каждый виток времени, каждый его изгиб, каждую секундочку, и восторгаешься любым проявлением бытия, даже если это обычный закат.
Я вижу в зеркалах, как на большой скорости к нам приближается чёрная иномарка…
В аэропорту «Кольцово», в ожидании вылета, мы познакомились с «тихим» дяденькой в двояковыпуклых очках и в помятом сереньком костюме. Он говорил очень тихо, как будто разговаривал сам с собой, и нам с Юркой приходилось напрягать слух и вытягивать к нему свои головы. Примерно так же шептал крёстный отец в одноимённом фильме Френсиса Копполы. Говорите тише, если хотите, чтобы вас услышали. Этот дядечка не фонтанировал умными мыслями, но даже самые простые вещи в его устах производили эффект катренов Нострадамуса. Через какое-то время он признался, что работает следователем по особо важным делам Брянской прокуратуры, то есть он был самым настоящим «важняком».
После нескольких рюмок коньяка он расслабился и очки его запотели. Наш рейс задержали на несколько часов, и нужно было как-то скоротать время. Он открыл свой портфель и вытащил материалы уголовных дел, по которым он
