Поляна, от фамилии Полянцев.
Председатель СД колонии Роман тоже был талантлив, ставил и вёл все клубные мероприятия, писал сценарии к КВН, сочинял какой-то рэпчик и зачитывал его под написанные собственные миксы.
На сцене клуба была и качалка. Там тренировались Москва, Баландин, Роман, циркачи и колонический актив. По вечерам приходили потягать железо некоторые из завхозов и активистов. СДПшники качались в своём штабе, как и активисты карантина, которые занимались прямо на месте работы.
В клубе тоже был свой распорядок. С утра, после завтрака, нас выводили на работу. Клубники жили в четвёртом отряде, меня приводил бугор с пятого. Сначала проводилась уборка. Циркачи и клубники убирали сцену, зал, мы убирали кабинеты, протирая пыль. Затем на сцене тренировались циркачи, музыканты занимались творчеством, я же сидел в ТБУ и бездельничал. Либо общался с кем-нибудь, либо рисовал. Чай пили по множество кружек в день. Часто играли с Москвой в нарды. Иногда он давал мне свои рабочие журналы и просил в чём-либо помочь, например, расчертить там таблицы, но это было редко. В клубе мне сделали красивую бирку на робу, которую нарисовал Поляна, с фамилией, выведенной готическим шрифтом. Увидев эту бирку, один из поволжских немцев, здоровый блондин, который был в цирковой студии гиревиком, спросил: «Ты что, тоже немец что ли?», не разобрав сначала фамилию, так как из-за шрифта она издалека напоминала немецкую. После этого, он меня по этой немецкой фамилии так и называл.
К Москве на выявление стали выводить Матвея, русского парня из Татарстана, сидевшего за разбой. Матвей был из Тетюш, небольшого города в республике, где состоял в какой-то местной ОПГ. На свободе его ждала жена и ребёнок, которые регулярно ездили к нему на длительные свидания. В ТБУ он должен был заменить Баландина, который прошёл комиссию на УДО и ждал десять суток до освобождения.
К Сане Москве в ТБУ часто заходили кореша из его отряда. Заходил парень по погонялу Чекодан, хромающий на одну ногу и ходящий с тростью, часто в клуб заходил и завхоз третьего отряда, где жил Москва, по погонялу Пашка-Пятнашка. Срок у него был, что понятно из погремухи, пятнадцать лет, сидел он ещё с девяностых годов. Выяснилось, что Воскресенский, который был со мной на Можайке в карантине, попал в отряд к Пашке-Пятнашке, и тот взял над ним «шефство», так же как Москва надо мной, так как Воскресенский был земляком Паши. Они однажды зашли вместе в клуб. Воскресенский был приодет в хорошую робу, выглядел откормленным, показал на груди иконы, которые ему набили в художке, да и вообще «блатовал». Ага, помню я, как он вёл себя на Можайке в карантине, когда все, кроме него, отрицали. А здесь блатует. Но подрывать его авторитет перед земляком я не стал. Пусть живёт как знает, главное, что по головам он не ходил. Да и сам Пашка, хоть и был завхозом, в отряде никого не щемил и бл*дских с гадскими поступков за душой не имел, по-крайней мере, я такого не знаю.
Да, кстати, вы не ослышались. Лагерь хоть и был красный, краснее некуда, но запреты были и там. Татуировки били в художке только особым личностям. В основном высокодолжностным активистам и «блатным», у которых на зоне был свой блат. Да и то, только в том случае, если кольщик были уверен, что его не всучат. У Москвы тоже имелись наколки, сделанные в лагере: на плече паутина с пауком в виде погона, на груди свастика, с надписью над ней «РОКЗИСМ»[291], на одном колене роза ветров[292], на спине «СЖИКЖВР»[293] готическим шрифтом. Некоторые из них ему делал самодельной машинкой Вербовой. Поговаривали, что были и мобильные телефоны, но всего пару штук на весь лагерь, и один из них у Шалая. Но у Шалая он был с разрешения администрации. Однажды я видел, как Шалай шёл по плацу в наушниках и громко говорил с кем-то в микрофон на них. Так я в первый раз увидел мобильную гарнитуру. Самыми свежими на тот момент гаджетами снабжала администрация своего цепного пса.
Вскоре в колонии начались массовые переводы. С пятого отряда, где я жил, заказали со всеми вещами меня, одного бугра и огородников. Я знал, что меня скорее всего переведут в четвёртый отряд, а вот огородники, узнав, что поедут в седьмой, к козлам, приуныли. Это был тот самый отряд, где жил Шалай, а завхозом там был редкостная бл*дина, здоровый азербайджанец Алиев. Я пожелал дагестанцам удачи, помня, как они спасли меня и пошёл с бугром к новому отряду.
На входе в локалку я встретил Матвея. Его тоже переводили в четвёртый. Мы поздоровались.
У барака нас встретил председатель СДП отряда, здоровый крепкий парень, который повёл показывать отряд. Внутри отряд не сильно отличался от пятого, так же находился на втором этаже, и в лагере считался «блатным». Здесь жили председатели колонических секций, для которых закон (в данном случае режим) не писан, немногочисленные мусульмане, включая завхоза молельни, клубники и проплачивающие себе комфортное проживание арестанты. Последних было немного, это были крепкие парни, общались они с активистами или жили сами по себе, на работы их не гоняли, в столовую ходили в конце строя вместе с больными, активистами и завхозом без марша, а спать ложились позже отбоя. Завхозом в отряде был армянин Акопян, который говорил, собирая отряд в КВР: «Делайте в отряде, что хотите, но особо не ох*евайте, чтобы у меня из-за вас не было проблем. ПВР соблюдайте, а лишнего вам крутить никто ничего не будет». Бригадирами были Балабанов, который переехал со мной с пятого отряда — относительно нормальный бугор, никогда особо мужиков не щемил, да и вообще эта должность ему не подходила, он больше ныл, чем требовал; Саня Малой[294] — похожий на деревенского дурачка высокий глуповатый увалень, тоже бывший малолетка, и наркоман по погонялу Укол. Последний пытался как-то напрягать мужиков, но его никто, кроме конченных чуханов, всерьёз не воспринимал. Надо отметить, что я не особо удивился, узнав, что каптёрщиком в отряде является Смирнов, тот самый мой соэтапник, получивший в карантине погоняло Солдат. Ведь я так и знал, что подастся он в актив. Козлиная сущность сразу была в нём видна. Но, видать, до серьёзной должности, он не дотягивал и стал каптёрщиком, а по совместительству, как и в других отрядах, пищёвщиком.
Внутри нашей зоны общего режима была ещё одна зона — воспитательная колония, то есть малолетка. Доступа
