И страшно, дико Феба сотрясло,Эфирную объяло жаром плоть —Казалось, это миг предсмертных корч, —Верней, кончины божьей, коей жарСопутствует, а не земной озноб:Дано богам, оставив позадиБессмертную, бездейственную смерть,Скончаться к новой жизни.
Джон Китс. «Гиперион»[40]
Голова Мавраноса клонилась, но он упорно толкал себя вверх по склону здоровой левой ногой; правая штанина его джинсов потемнела от крови. По бокам его поддерживали Пит и Анжелика с напряженными и непроницаемыми лицами. Карабин Анжелика, видимо, потеряла, когда взбиралась по склону, но бутылку pagadebiti крепко держала свободной рукой.
Добравшись до ровного места, Мавранос поднял голову, и его тяжелый взгляд переместился вдоль обвитого виноградом утеса к Кокрену.
– Остался ли в пещере, – сказал Мавранос сквозь стиснутые зубы, – кто-нибудь из этих глиняных детишек?
Кути уже скрылся в туннеле, и Кокрен подкрался ко входу в пещеру, сделал еще шаг и посмотрел внутрь. Туннель был почти таким же темным, как отметина на его руке, но за высоким медленно удаляющимся силуэтом Кути он хорошо видел освещенные лунным светом грани скал за аркой дальнего выхода, и больше ни души.
Прежде чем ответить, он поспешно вернулся туда, где застыли, покачиваясь от усталости, Пит, Анжелика и Мавранос, потому что ему не хотелось, чтобы его голос разнесся по туннелю.
– Никого, кроме Кути, – сказал он. – Они все убежали к кострам, как только… после того как…
Анжелика кивнула.
– Мы видели, что было у них в руках.
– В таком случае, кто? – спросил Мавранос страдальческим голосом.
– Сид, – сказала Анжелика, – помоги Питу держать Арки.
Кокрен шагнул к Мавраносу, и Анжелика вывернулась из-под его левой руки, переложив ее ему на плечи. Сама Анжелика тут же устремилась к пещере и скрылась внутри, не выпуская из руки бутылку. На бегу из горлышка выплескивалось вино, капли падали в грязь, и на этих местах тут же рывками, извиваясь, как потревоженные змеи, вырывались из земли покрытые листьями новые виноградные лозы.
– Я присмотрю за ней, – бросила Пламтри Питу и ринулась в пещеру следом за Анжеликой. Кокрен только скрипнул зубами, вспомнив, что Коди ненавидит пещеры.
– Пойдем, – сказал Пит и, не дожидаясь ответа, шагнул вперед. Кокрен обхватил правой рукой торс Мавраноса, и они вдвоем фактически понесли его в пещеру; Мавранос слабо пытался помогать, отталкиваясь здоровой ногой от пола, усыпанного мелкой галькой.
Кокрен почувствовал, как короткие волосы ниже затылка встали дыбом от резкого металлического запаха, который заполнял туннель, и, сообразив, что это запах свежей крови, постарался дышать только ртом.
Под их ногами то хрустели камни, то плескалась вода в лужах, и сквозь уханье и свист ветра Кокрен слышал, как морская вода разбивается и стекает по камням в проломах под запомнившимися ему железными перилами, которые нельзя было разглядеть в кромешной тьме.
– Прижимаемся к твоей стене, – тяжело выдохнул он, обращаясь к Питу, потому что ограждения находились слева.
Потом он все же разглядел эти самые перила под свисающей с его плеча левой рукой Мавраноса, которая черным силуэтом вырисовывалась на фоне светящейся пены волн, разбивавшихся внизу о каменную стену. «Благодатный ключ, – вспомнил он цитату, которую продекламировала на этом месте Валори, – что излечить любые хвори может».
Его ноги на каждом шагу глубоко погружались в песок, смешанный с мелкой галькой, пару раз он ощутил прикосновение к каким-то тряпкам, а однажды пнул ботинок, который отлетел в сторону так легко, что в нем явно не было остатка ноги. Ничего похожего на клочья плоти или кости не подворачивалось, и все же он продолжал старательно дышать ртом.
Когда Кути вышел на карниз над водой, под рассеянный лунный свет, и силуэты спешивших за ним Анжелики и Пламтри также стали ясно видны, Кокрен услышал в некотором отдалении позади чужие шаги, но не мог повернуться и посмотреть. Должно быть, и Пит услышал их, потому что прибавил ходу, подлаживаясь к Кокрену.
В конце концов все трое вышли туда, где было относительно светло от лунного света, лившегося в разрывы туч. Кути стоял на краю уступа, глядя на темный Тихий океан. Теперь было хорошо видно, что он гораздо выше ростом, чем Пламтри, прижимавшаяся к скальной стене рядом с Анжеликой, и, благодаря каким-то шуткам лунного света и перспективы, он казался даже больше, чем огромный каменный профиль на противоположной стороне плещущего волнами провала, который смотрел на море в ту же сторону.
Кокрену пришлось отвести взгляд; вокруг задрапированных в мех плеч Кути переливался яркий ореол, и у Кокрена, пытавшегося всмотреться в облик подростка, заболели глаза. Он чувствовал тепло, исходящее с той стороны уступа, и беспомощно задумался, не может ли этот апофеоз закончиться самовозгоранием Кути.
Мавранос высвободился из рук Кокрена и Пита, стоял, хоть и покачиваясь, без посторонней помощи и взирал на каменную голову и другие огромные валуны и обломки скал, громоздившиеся по эту сторону мыса Пойнт-Лобос.
Освободившись от тяжелой руки на плечах, Кокрен поспешно обернулся и посмотрел в туннель. Через мокрую каменную горловину шли, самое меньшее, два силуэта, и он не сомневался, что один из них, тот, который на костылях, был не кем иным, как Тутмосом Величайшим, лилипутом-наркоманом, с которым он разговаривал в баре «Богемия – дары моря» и который, по-видимому, не избавился от своего отчаянного стремления глотнуть вина всепрощения.
Увидев их, Кокрен метнулся вперед и встал рядом с Пламтри.
– У нас появилась компания, – проговорил он, тяжело дыша.
Окруженная ореолом фигура, стоявшая на обращенном к морю конце карниза, тяжеловесно обернулась, взбудоражив дующий в одном направлении ветер, и сквозь странные преломления Кокрену кивнула нечеловечески спокойная деревянная маска. В этом движении улавливались почтительное приветствие и, возможно даже, поверхностная, к его счастью, благосклонность, но также и приказ.
Пит прижимался к стене рядом с Анжеликой и, похоже, удерживал ее, не давая кинуться к богу.
Кокрен запустил плохо слушавшиеся от холода пальцы в карман и вытащил мокрую карточку регистрации автомобиля.
Света все же не хватало для того, чтобы прочитать написанное на потемневшей от воды бумаге, а когда он понял, что не может вспомнить ни одного слова на латыни, на него нахлынула совершенная паника.
Он поднял правую руку к лицу, чтобы безнадежно потереть глаза, и вдруг заметил, что черная метка на костяшках пальцев, казалось, излучала тьму, вливавшуюся в буквы на бумаге, которые теперь ярко выделялись такой же глубокой отраженной чернотой.
