Уильям Шекспир, «Троил и Крессида»[4]
В коридоре около туалетов надрывался телефон-автомат, но молодая женщина, только что поднявшаяся с места в обитой оранжевой клеенкой кабинке, немного постояла в явном недоумении, посмотрела, моргая, по сторонам и снова села, потуже натянув на плечи джинсовую курточку.
Официант у стойки с любопытством поглядывал на нее. Она сидела перед окном, выходившим на восток, но, хотя небо за стеклом уже начало окрашиваться холодной голубизной, желтого света ламп, сиявших под потолком, вполне хватало, чтобы разглядеть часть ее лица, полускрытого растрепавшимися волосами. Официант подумал, что она выглядит встревоженной, и еще – с чего вдруг она решила, что звонок телефона-автомата может относиться к ней?
Места у стойки, где в этот час обычно потягивали кофе с полдюжины завсегдатаев из местных, пустовали – но ведь местные вполне могли проспать первый день нового года и вновь объявиться здесь завтра с самого рассвета. Нынче утром посетители были представлены скандальными семействами, предпочитавшими сидеть в кабинках, – они ехали на каникулы по Сан-Диего-фривей и заглянули сюда, привлеченные светящимися рекламными щитами вдоль дороги от лагуны Батикитос на севере до лагуны Сан-Элихо на юге.
Женщина в кабинке у восточного окна несомненно сама была когда-то официанткой – когда он принимал заказ, она говорила быстро и четко, указала все подробности, не дожидаясь его вопросов, и села так, чтобы не видеть перед собой кухню. И она определенно была голодна: заказала не только яичницу, но еще и яйца-пашот с беконом, и жареную картошку, и кофе, и апельсиновый сок, и сок «V8»[5].
А теперь она подожгла что-то на своем столе…
Официант с грохотом поставил ее заказ на стойку и поспешил по ковру к ее кабинке, но еще с полпути увидел, что лежавшая на столе книжка в мягкой обложке не горит, а лишь слегка дымится, и, прежде чем он успел подойти, женщина раскрыла книжку и плеснула воды из стакана на… недокуренную сигарету, подпалившую страницы!
Телефон-автомат продолжал звонить, но лампы над головой на мгновение померкли, и официантка, сидевшая возле кассового аппарата, чуть слышно выругалась и хлопнула машинку по боку, поэтому никто больше не заметил задымившейся было книжки. Блондинка, уже захлопнувшая свое промокшее чтиво, покраснела и посмотрела на него с просительной улыбкой (ей, наверно, еще не было тридцати лет), и он ответил, сдержанно улыбнувшись.
– Еще вчера это было бы легально, – сочувственно сказал он и, увидев ее смущение, добавил: – Еще семь часов тому назад на столах стояли пепельницы, и никому не приходилось прятать сигареты.
Она кивнула, отодвинула от себя книгу и нахмурилась, как будто в глаза не видела этого предмета, пока он не задымился.
– Совершенно верно, – сказала она. – По всей Калифорнии после полуночи запретили курить в ресторанах. – Она посмотрела мимо него со снисходительным видом, дескать, «не будем больше говорить о пустяках». – Где у вас телефон?
– Э-э… – Он махнул рукой в ту сторону, где надрывался телефон-автомат. – Сами слышите. Но ваш завтрак уже готов, так что имеет смысл подождать.
Она неловко выбралась из кабинки, пошатнулась и, утвердившись на ногах, сказала:
– Я заказывала только кофе.
Официант проводил ее взглядом. Левая нога у нее не гнулась, и он с тревогой подумал, что темное влажное пятно на бедре, обтянутом джинсами, не что иное, как свежая кровь.
Она сняла трубку, не дожидаясь окончания звонка.
– Алло! – И снова свет в ресторане на мгновение притух, а лицо женщины посуровело. Более жестким, ровным голосом, чем прежде, она сказала: – Сьюзен, разве мы с вами знакомы? Конечно, я скажу ему. А теперь не сочтите меня невежливой, но мне нужно сделать несколько звонков…
Она повесила трубку, извлекла из кармана куртки горсть какого-то мусора, высыпала его на полочку рядом с телефоном, отыскала среди книжечек, спичек, саморезов для гипсокартона, клочков бумаги и крошек зеленой штукатурки четвертак, сунула его в щель и набрала местный номер.
Простояв секунд десять с прижатой к уху трубкой, она заговорила своим новым, жестким голосом:
– Привет. Это Летающая монахиня? – Она рассмеялась. – А то! Знаете, Сьюзен просила передать, что все еще любит вас. Но я звоню не поэтому. Я собираюсь заполучить «Фламинго»; вы же понимаете, о чем я, да? – Она терпеливо выслушала ответ, перебирая пальцами свободной руки кусочки штукатурки, выкрашенной зеленой краской. – Части четок часто чудом… в… черной чаше… что? Хранятся. Неплохая аллитерация, а? Я, собственно, что хочу сказать, сынок: не надейся, что все порушено. Кусок я сохранила, и тебе кранты. Нынче утром не трать время на статьи с первой полосы, а переходи сразу к комиксам и кроссвордам. – Повесив трубку, она облизала губы, поморщилась, будто съела что-то тухлое, решительно направилась к дамской комнате и толкнула дверь.
