Калисто легко целует в губы, опускается на подбородок и шею, вниз к груди, прикусывает сосок. Один, потом второй, пальцами выписывая и вычерчивая на моей коже несуществующие плетения. Скорее всего, проклятья. Я проклят ею. Я обречен ею. И меня рвет, дерет на части. Так хорошо, что почти больно.
Ее тонкие пальчики, нежные ручки медленно уводят меня за грань осознания. Я весь мокрый, хриплю вместо вдохов и выдохов, стискиваю спинку кровати, оставляя на ней глубокие борозды, дергаюсь, но все еще как-то умудряюсь держать себя в руках.
А она спускается все ниже и ниже, обводит языком пупок, целует напряженные мышцы, маленькие ладошки опускаются к бедрам, гладят вверх и вниз. Вверх и вниз. Вверх и вниз.
Хаос, дай мне сил!
— Кали…
— Шшш, волк, — не переставая целовать, произносит она. — Ты ведь не знаешь, какой ты, совсем не знаешь. Ты — вкусный, Тивор. Ты как свобода и жизнь на языке, ты пахнешь лесом и хвоей и мхом. Ты сильный и горячий.
Когда я дотрагиваюсь до тебя, так, — она снова провела рукой от колена до бедра, чуть не заставив взвыть, — или так, — язык нырнул в пупок, — я схожу с ума. Я мокрая и горячая, волк. Мне тебя не хватает, у меня все тянет и ноет.
Мне так жарко, что готова сбросить свою кожу, но тот огонь, что горит во мне, можешь остановить только ты. — Я застонал в голос.
— Что ты делаешь, Калисто? — получилось только прорычать.
— Свожу тебя с ума, — приподнимаясь и смотря прямо мне в глаза, ответила птичка. — Я хочу, чтобы ты умирал сегодня так же, как и я у водопада. Смотри на меня, Тивор. Смотри! — Она выпрямилась, откинула назад голову, выгибаясь и сжимая свою грудь, она задвигалась на мне, скользила сочащимся лоном по члену, стонала, теребила соски. А я смотрел, смотрел и подыхал. И не было ничего и никого. Только она. Ее желание, ее удовольствие. Я сглатывал и сглатывал вязкую слюну, стискивал клыки.
И будто пытаясь окончательно убить меня, Калисто провела отросшим когтем по своей шее, от маленькой вены вниз, по диагонали. Небольшая, тонкая царапинка медленно набухла каплями крови. Густой, темной с запахом персиков и хурмы. Птичка подхватила одну из них пальчиком и растерла по моим губам. Я дернулся под ней, рванулся вперед, но она снова заставила лечь обратно.
— Нет, Тивор. Потерпи, пожалуйста, — и я остался лежать. Не смог ей отказать, будто зачарованный наблюдая, как капитан размазывает над левой грудью кровь. Смотрел и не мог отвести взгляд от этих багровых разводов.
Кали сдвинулась ниже, улыбнулась так… С таким предвкушением и жаждой в глазах, что я снова дернулся. Она обхватила мой член рукой, сжала, снова улыбнулась. Маленькая капля крови стекла по ее шее в ложбинку между грудей.
— Калисто, — рычание родилось в груди, я откинулся назад и зажмурился.
Разве простой оборотень может выдержать подобное?
— Мой храбрый, сильный волк, наберись терпения, — ее рука задвигалась вверх и вниз, сжимая туго, идеально, безупречно. Второй рукой она сжала мошонку, наклонилась и поцеловала головку, слегка отстранилась, словно любуясь или примиряясь. Лизнула. С одной стороны. С другой. Обвела языком по кругу. А потом захватила губами.
Под моими когтями камень превращался в крошку, я рычал и бился, дергался, как бешеный, а бесовка продолжала мучить.
Дразнила, искушала.
Она стонала сама и заставляла стонать меня. Запах ее желания стал невыносимым. Вкус ее крови почти ощущался на языке. И я открыл глаза.
Кретин. Нельзя было этого делать.
Она была… дикой, великолепной, такой неимоверно растрепанной и прекрасно горячей. Такой абсолютной, что я не выдержал. Подмял ее под себя, перевернул на живот и вошел.
Яростно, бешено.
Я мял руками ее попку, кусал затылок, теребил сосредоточение желания, ощущая влагу на своих пальцах, чувствуя жар маленького тела, катая на языке вкус. Вкус соленой кожи, вкус хурмы и персиков, вкус острого, болезненного желания. Громкого, беспорядочного, сжигающего.
Ее скользкое от пота тело извивалось и билось подо мной, ее волосы окончательно спутались, и Кали так соблазнительно закусывала нижнюю губу, стараясь не кричать, что я не мог удержаться. Я накинулся на ее рот, вдавил Кали в постель, впечатал в себя.
— Моя сладкая птичка, моя бесовка.
— Твоя, волк, — судорожный шепот в ответ. А я двигался в ней все быстрее и быстрее, не мог остановиться, не мог думать. Оргазм разорвал меня в клочья вместе с первым же укусом, стоило только клыкам погрузиться в кожу, стоило только ощутить живую каплю на языке, почувствовать пульс.
Разорвал, заставил двигаться еще быстрее, перевернуть Калисто на спину. А как только она сомкнула зубки на моем плече, я сдох окончательно, потерялся, запутался в удовольствии. В нашем общем удовольствии.
Удар. Удар, снесший меня с ног, остановивший в очередной раз сердце, вывернувший душу. Бесовка!
Я не мог говорить и дышать, не мог соображать, лишь перевернулся, укладывая девушку на себя, и закрыл глаза, обнял.
— Кали… — прошептал я потрясенно спустя вечность.
— Я знаю, — прижалась она ко мне губами в сладком медленном поцелуе, — я тоже.
Через пол-оборота, когда уставшая, выжатая страстью Калисто уснула, когда выровнялось ее дыхание, я заставил себя оторваться от нее, почти отодрал на живую от кровати, оделся и вышел из дома.
Мне надо было кое-что проверить, пока капитан спит, надо было поговорить с Калебом и Сайрусом, надо было убедиться в том, что я прав, или в том, что не прав. Второй вариант устроил бы гораздо больше. И надо было поторопиться, если я хотел все успеть.
В деревне царило какое-то неестественное возбуждение и напряжение, оно ощущалось на языке приторным вкусом переспелых фруктов, чувствовалось на коже тяжелым, мокрым плащом. Слишком громко кричали дети, слишком нарочито смеялись взрослые, слишком резкие движения были у пиратов, и слишком серьезными выглядели мать и отец прайда.
Я кивнул обоим, Рикама подалась было ко мне, явно желая что-то сказать, но муж удержал женщину за локоть, что-то прошептав на ухо. Я сделал вид, что ничего не заметил, продолжая всматриваться в лица и искать эльфа и нага, втянул носом воздух, пытаясь уловить их след, но в какофонии окружающих запахов выделить один конкретный не удалось. Это раздражало, все вокруг раздражало и бесило. Я почти физически чувствовал, как с каждым вдохом остается все меньше и меньше времени. Время — не вода, и даже не песок, это скользкий ветер. Вот оно здесь, а в следующий миг уже пронеслось мимо, оставив на губах лишь запах, а иногда не оставив даже его.
Я нахмурился, еще раз огляделся и собрался идти на другую сторону острова, когда все-таки заметил Сайруса, спускающегося по лестнице храма.
— Нам надо поговорить, — перехватил канонира у подножия.
— Говори, — отрешенно пожал плечами змей, видимо, еще не до конца отойдя от общения с Гришемом или своими богами.
