Соответственно формировалась новая народная религия — культ королевы. Всегдашнее почитание святости монархини усиливалось преклонением перед Елизаветой как символом протестантизма, символом победы над злом. В ней видели теперь нечто вроде национального талисмана, приносящего удачу, а слабое здоровье и отсутствие наследника лишь укрепляли в народном сознании ее святость.
Латинская надпись на одной из монет того времени как бы напоминала, что лишь по счастливейшему стечению обстоятельств Елизавета выжила и заняла свое место на троне: «То воля Божья, и она священна в наших глазах». Эти слова вырвались у Елизаветы, когда до нее донеслась весть о смерти Марии, означавшая, что теперь, после многих испытаний, она сделалась королевой. И начиная с того самого, 1558 года, ее вело по жизни само Провидение, что совершенно очевидно. На Елизавете, а через нее и на всем народе — благословение Божье. Она пребывает в ореоле этого благословения, под святой защитою небес, даровавших ей царствование.
Вспоминали библейских цариц, рассматривая Елизавету в их ряду. Правда, сам Жан Кальвин писал Сесилу, что женское правление есть «отклонение от изначального порядка природы» и что «является оно проклятием и наказанием не меньшим, чем рабство». Но он же добавлял к этому, что есть женщины, «наделенные исключительными свойствами, внутренним светом, который сам по себе свидетельствует о том, что носительница его благословлена свыше». Именно такова королева английская, взошедшая на трон, «дабы умножить славу Всевышнего».
Парадокс состоит в том, что подданные Елизаветы на всем протяжении ее долгого царствования рассматривали свою избранную небесами повелительницу с двух противоположных точек зрения: испытывая отвращение к неподобающей интимной жизни, они почитали королеву за мужество, небывалое для особы женского пола, и волю, с которыми вел их по жизни этот пастырь.
И действительно, Елизавета была наделена истинно королевским мужеством. В 1572 году напуганные придворные в один голос толковали о грядущих катастрофах, ведь над Англией пронеслась «сверкающая звезда» — комета. Одни говорили — случится землетрясение; другие предрекали войну или гибель королевы; третьи — что в результате какого-нибудь страшного возмущения природы все наши «тела истлеют и сгорят в геенне огненной». А глаза на небо, подающее столь страшный знак, и вовсе поднимать нельзя, так что многие всячески пытались убедить Елизавету «отвратить от него свой взгляд». Но «с мужеством, достойным величия своего положения, — отмечает один наблюдатель, — Ее Величество распорядилась открыть окно и произнесла следующие слова: «Jacta est alia — жребий брошен». На вызов небес она ответила воистину по-королевски; и вот на протяжении ближайшего года не случилось ничего хуже, чем просто непривычно холодное лето.
Более всего способствовали укреплению культа королевы ее летние поездки по стране. Когда на Лондон опускалась тягостная летняя жара, двор, выстраиваясь в длинную змеевидную процессию, отправлялся в сельскую местность — королева, улыбаясь и отвечая на приветствия толпы, двигалась в самом конце. На протяжении всех сорока пяти лет своего царствования она бесчисленное множество раз пересекла свое королевство, задерживаясь в сотнях городов и сел, останавливаясь в королевских замках и поместьях знати. Тысячам подданных являлась возможность лицезреть свою повелительницу во плоти; многие слышали, как она говорит, другие просто наблюдали, как поднимает она в приветствии руку и ослепительно улыбается встречающим. А те, кому не выпало такой удачи, слышали от соседей; рассказы о ее появлении распространялись с такой скоростью и впитывались так жадно, что, кажется, и темы другой для разговоров не стало.
В глазах угрюмых, с суровыми лицами сельских жителей появление королевы становилось настоящим событием, привносящим в рутинную жизнь тепло и свет сказки. Заслышав о приближении королевы, местный люд высыпал на проезжую дорогу, изо всех сил вглядываясь вдаль, где вот-вот должна была показаться великолепная свита ее величества. Поначалу — но это «поначалу» длилось часами — видны были только сотни и сотни груженых телег и повозок с провиантом, мебелью, багажом и вообще всем, что необходимо для королевского двора во время путешествия. Наконец появлялись первые конные — они расчищали путь, смотрели, как бы не возникло вдруг какое-нибудь внезапное препятствие, оповещали народ: «Ее Величество королева!»
И вот в клубах пыли и в сверкании золота возникала Она. Царственно восседая в своих позолоченных носилках, вся в шелке и парче, украшенная драгоценностями, Елизавета I являлась «богиней, каких изображают художники на своих полотнах». Непосредственно впереди носилок двигались слуги и охрана, пешая и конная, сзади — члены Совета, окруженные, в свою очередь, гвардейцами и двумя десятками блестящих фрейлин, «храбро гарцующих на своих скакунах». Впечатление создавалось такое, словно каким-то образом коронационная процессия Елизаветы из Лондона переместилась в Кент или Суффолк, перенеся в сельскую местность все великолепие столичной церемонии.
В городах же жители, стремясь произвести впечатление, встречали королеву со всевозможной пышностью. Главную улицу чистили до блеска, нищих и девиц легкого поведения либо изолировали, либо сурово предупреждали, чтобы на время визита королевы они убирались куда-нибудь подальше. Виселицы разбирали. Рабочие драили фронтоны жилых домов, церквей, учреждений; домохозяева убирали дворы и загоняли кур да гусей в клетки либо куда-нибудь на зады. Маляры красили рыночные ворота, звонари стояли наготове, чтобы приветствовать появление процессии мощными ударами колоколов. Плотники поспешно сбивали помосты для костюмированных представлений и приветственных речей, а школьники героически заучивали цветистые строки, написанные учителем по случаю визита государыни. И вот — столы ломятся от яств, музыканты настроили инструменты, самые почетные жители города собраны — появляется более или менее в назначенное время королева, и разом звучат фанфары, начинаются речи.
Однажды, это было в 1575 году, Елизавета остановилась в одном из городов по пути — в Ворчестере. Все было как обычно: при появлении королевы зазвучали фанфары, и навстречу ей, превращая убранные только накануне улицы в настоящее месиво, хлынула толпа возбужденных горожан. Шел дождь, но Елизавета не обращала на него ни малейшего внимания, ласково отвечая на приветствия и выказывая немалый интерес к протоколу встречи. Пока она смотрела на представление школьников, дождь превратился чуть ли не в бурю, но и тут королева не дрогнула, попросив всего лишь, чтобы ей принесли плащ и шляпу. Такое отношение к детям не осталось незамеченным, и горожане еще больше возлюбили свою повелительницу. Казалось, Елизавета не упускает ничего: ни довольно неуклюжих куплетов, сочиненных директором школы, ни красоты грушевого дерева, которое только нынешней ночыо пересадили в честь прибытия королевы на рыночную площадь, ни затянувшейся речи оратора, некоего мистера Белла, чьи разглагольствования напоминали скорее не оду во здравие королевы, но едва прикрытую просьбу облегчить городу налоговое бремя.
Ворчестер, торжественно вещал мистер Белл, всегда служил английским властителям могучим оплотом против угрозы с запада, из Уэльса; ему благоволили отец Елизаветы, «славнопамятный» король Генрих VIII, и ее брат, «принц, с которым связывали величайшие надежды», Эдуард VI (не отважившись на хвалу, покойную королеву Марию мистер Белл назвал всего лишь «дражайшей сестрой Вашего Величества»),
