Кайнен рубил, колол, крошил, уворачивался и уклонялся от клыков и серпов, свистящих иногда на волосок от его головы, он вонзал верный раллоден в черные равнодушные глаза и обрубал конечности, стараясь не обращать внимание на жгучую боль в тех местах, куда попал яд. Но так не могло продолжаться слишком долго. Он и без того был удивлен своей удачливостью…
Он лез на холм во главе отряда милделинов и раллоденов, которых с каждым шагом становилось все меньше. Они прокладывали путь к Городу, устилая его собственными телами.
Таленар еще успел поразить аухкана, на которого насели сразу двое его воинов. Видимо, ему удалось попасть в какую-то жизненно важную точку, потому что движения чудовища замедлились, и вскоре он скрылся под грудой человеческих тел…
А потом перед таленаром вырос гигантский воин врага. Аддон окинул его взглядом и понял, что этого монстра ему не одолеть — не то он слишком устал, не то просто человеку не под силу такой подвиг.
Монстр совершил странное движение верхними конечностями, и таленар с ужасом обнаружил, что у него нет правого плеча и руки…
Это была невыносимая боль и невыносимый страх. Он заслонил лицо левой рукой, чтобы не видеть свирепого противника, и луч заходящего солнца, отразившись от алого камня знаменитого перстня, еще одной кровавой каплей скользнул по черной броне.
И прямо над ним — он уже почти ничего не мог разглядеть за кровавым маревом — глаза в глаза…
Ледяная ладонь ложится на лицо. , На серо-синей коже руки отчетливо выделяется перстень с резным алым камнем. Крохотный огонек, словно свеча в ночи, по которой все заблудившиеся могут найти дорогу домой.
Что-то гибкое, скользкое и милосердное забирается ему в сердце и устраивается там, убаюкивая и утешая.
6
Их оставалась жалкая горстка, державшая оборону у развалин крепости, в которой умирал Шигауханам.
Оборванные, грязные, потерявшие человеческий облик люди шли на приступ бывшей твердыни аухканов. И им, людям, было уже все равно, какой ценой достанется победа.
Потому что люди могут забыть себя во имя любви, но гораздо чаще забывают себя в ненависти.
Он стоял рядом со своими воинами, готовясь дорого продать жизнь.
Двурукий оглядел выживших масаари-нинцае несколько тагдаше, один жаттерон
/у подножия холма валялись искрошенные в щепки бираторы. и месгенеры, щедро окрашенные голубыми и алыми красками. И это было невероятно красиво/ ,
два алкетала, чьи переливающиеся панцири были слишком повреждены и потому уже не создавали никаких иллюзий, двое голгоцернов, пятеро или шестеро пантафолтов, истекающий кровью астракоре, опирающийся на хвост, на котором не осталось ни одного шипа, Шрутарх, Шанаданха и
/ — Зачем ты сюда пришел?
— Я могу пригодиться, Рруффф.
— Тебя убьют так же, как Вувахона.
— Я могу царапаться и больно кусаться.
— Уползай!
— Я не оставлю тебя, Рруффф. Я не смогу защитить тебя во время битвы! Я буду заклеивать раны — это очень важно. Я все равно не уйду.
— Прочь отсюда!!!
— Не кричи. Я не глухой.
— Прости меня./
шетширо-циор по имени Садеон.
За их спинами, в разоренном и разгромленном городе, не оставалось никого. ; Людей было значительно больше. Можно было бы сказать — неизмеримо, но эти гхканы стоили нескольких сотен воинов, и потому у людей было численное преимущество. Вот так — ни больше ни меньше.
Но Руфа Кайнена пугали не солдаты противника, а всего лишь один качающийся от изнеможения воин в измятых и окровавленных доспехах, щедро украшенных золотом.
Потому что Руф не знал, сможет ли он поднять руку на царицу Аммаласуну.
Люди добрались до верха и ринулись в атаку. Уна бежала в середине этой толпы, потерявшей сходство с кем бы то ни было из известных существ, и кричала, насколько хватает сил:
— Я люблю тебя, Руф! Я люблю тебя! И он понимал, что это последнее «прости» и «прощай» и что это ничего другого не значит.
Арзубакан тонко пел, рассекая воздух и доспехи, вонзаясь в тела, снося головы и руки, сжимающие оружие. Хлестали вокруг хвосты и клешни, мерно поднимались затупившиеся секиры, с чавкающим звуком вонзались в людей серпы… Визг, вой, звон, стук. Он начинал терять связь с реальностью. И именно тогда они встретились лицом к лицу Она стояла перед ним без шлема, и голубая кровь промочила обрывки плаща. Каштановые некогда волосы с серебристой прядью прилипли к мокрому лбу. Удивительно, что она осталась жива.
— Я люблю тебя, Руф. Такого вот, мертвого, нечеловека, — задыхающимся голосом сказала Уна. — Очень важно, чтобы ты это знал.
Земля содрогалась под ногами.
Позади сражались и умирали остатки их отрядов.
— Я люблю тебя. И может быть, когда-нибудь, там, где ты написал, мы снова встретимся и сможем начать все сначала…
В этот миг бородатый милделин с одним глазом — на месте второго была дыра, и оттуда торчали какие-то красные и багровые ниточки и обрывки — обрушил топор на голову Садеона.
— Нее-ет! — закричал Руф, набрасываясь на человека.
Один удар Арзу бакана тот еще смог отразить, приняв его на окованную бронзой рукоять, но от второго уже не ушел и осел к ногам подбегавшего товарища, скребя пальцами мокрую, жидкую от пролитой на нее крови землю.
— Прости. — Это слово пробило его насквозь в том же месте, куда вошел раллоден царицы Аммаласуны.
Где-то далеко, у горизонта, вздымалось зарево пожара. Это горели леса.
— Прости…
Ее глаза стали совершенно бессмысленными, а из приоткрывшегося рта хлынул тонкий пурпурный ручеек. Из груди с хрустом выломилось острие клинка Шанаданхи. Она стала падать, надавливая всем телом на рукоять раллодена и пропихивая лезвие меча в тело любимого.
Раллоден сломался с легким звоном, и, услышав его, Руф внезапно понял, что вокруг наступила тишина.
