ЦЕЛОГО МИРА МАЛО
«Всегда были и всегда будут такие места, которые не дают нам покоя всю жизнь. Точнее, дают покой и тихую радость узнавания, и мы возвращаемся к ним в мечтах, уповая, что однажды отыщем их и в реальности. Помните ли вы старую песенку со словами: „Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет“? Не снился ли и вам этот город — с мостиками над прозрачной рекой, с замком и старой ратушей, маленькими нелепыми магазинчиками, похожими на сказочный вертеп, кривыми улочками и уютными площадями? Не казалось ли, что он до боли знаком? Что это то самое место, где вам по-настоящему предназначено жить, просто кто-то где-то что-то напутал.
Но однажды все устроится: вы наконец проснетесь в городе, где некогда учились любить и летать, смеяться и плакать. Пройдетесь берегом моря, полюбуетесь звездами, названия которых не знают нынешние астрономы, полетаете над огромным парком с журчащими фонтанами и завернете в гости к старым друзьям — тем настоящим друзьям, которые не забыли вас и за эти прошедшие тысячелетия. Вы войдете в дом, который ждал вас от сотворения этого мира, сядете в свое любимое кресло у уютного камина, вытянете ноги к огню, откроете незнакомую книгу, которую когда-то уже читали, и возьмете со столика недопитый бокал со своим любимым напитком.
Я ищу такой город не скажу сколько лет.
Но я знаю: многие вещи не существуют только потому, что их не сумели назвать.
А еще я знаю: где-то во Вселенной обязательно воплощается то, что мы здесь придумали.
Поэтому так нужен нам этот замок под луной, а может, город в лунном свете, где отыщется все, что не дает нам покоя. То есть дает покой и утешение».
* * *
Говорят, на премьере «Пиковой дамы» некий «доброжелатель» подошел к Чайковскому и сказал:
— Прекрасная опера, Петр Ильич, но все же, заметьте, многие музыкальные темы поразительно напоминают «Евгения Онегина».
— Заметьте, сударь мой, — отвечал великий композитор, — что и «Пиковая дама», и «Евгений Онегин» — это мои оперы.
Утверждают, каждый автор — писатель, композитор, поэт или художник — всю свою жизнь создает одно произведение, какие бы разнообразные и причудливые формы оно ни принимало. У Угрюмовых (сразу договоримся, что в данном тексте мы не станем разделять сольное творчество Виктории Угрюмовой и совместные с Олегом Угрюмовым проекты) случились уже такие непохожие произведения, как «Кахатанна» и «Дракон Третьего Рейха» с продолжением «Змеи, драконы и родственники»; «Двойник для Шута» и «Голубая кровь». Теперь вот «Некромерон» — отнюдь не хоррор или мистика, как можно было бы вывести из названия, которое есть явная отсылка к «Декамерону» — «Десятидневию», и переводится с латыни как «День мертвых», но новый опыт соавторов в жанре юмористической фэнтези. С той лишь особенностью, что, в отличие от дилогии о приключениях немецких танкистов в сказочном королевстве, здесь сочетается на первый взгляд несочетаемое — смешное и страшное.
Если упомянутый постулат о «единственном» произведении, которое создают всю жизнь, верен, то в чем же единство этих книг, которые разнятся настроением, стилем и даже формой?
Ведь «Кахатанна» написана в необычном ритме средневековой легенды. В «Драконе…» и «Змеях» авторы позволили себе в определенном смысле «похулиганить» с названием глав. Судите сами: «первая первая глава», «вторая первая глава», «еще одна предпоследняя глава» или, скажем, «политачески значимая глава», «глава партизанская, неприметная», «глава, целиком посвященная проблемам здорового сна». Не менее озорно обошлись в юмористической дилогии и с эпиграфами.
В «Голубой крови, напротив, напряженная и лаконичная проза повествования время от времени перебивается вставками, которые озвучивают мысли персонажей. Мысли, зачастую противоречащие действительности либо по-своему ее толкующие. Не стал исключением и „Некромерон“: Угрюмовы расцветили ткань текста веселыми комментариями — и известных личностей, и авторскими. Афоризмы вторгаются в повествование решительно и всегда неожиданно. Зачастую они абсолютно не соответствуют читательским ожиданиям, но ведь еще Аристотель заметил, что „смешное — в несоответствии“. Мифологический мир, события которого комментируют Наполеон, Достоевский и Рамон Гомес де ла Серна, приобретает четкость, яркость и выпуклость, присущие реальности.
Наверное, о реальности и стоит поговорить. Ведь реальность для каждого своя, и авторский дуэт не составляет исключения. Полагаю, что в предисловии к десятой книге (и семнадцатой, если считать переиздания) уже можно говорить о неком феномене Угрюмовых: они упоенно творят миры, населенные существами, каждое из которых заслуживает любви, света, покоя и радости. Эти четыре слова являются ключевыми в творчестве соавторов, и именно вера в то, что такой мир не просто возможен, но и реален, пусть не здесь и сейчас, но где-то, принесла им любовь читателей — тех, кто тоже умеет верить, любить и помнить.
Итак, книги Угрюмовых объединены реальностью, которую Виктория и Олег упорно, по кирпичику создают в своих текстах. Это чарующие миры, гармоничные и прекрасные, полные света и красоты. Тут бы самое время вспомнить Федора Михайловича с его классическим «красота спасет мир», но автор этих строк вслед за героями своей статьи убежден, что мир могут спасти только люди, ибо «каждый человек достаточно велик, чтобы вместить в себя бога», а значит, и приблизиться к Творцу…
* * *
Вы никогда не задумывались, отчего мы так любим праздники, но особенно — Рождество и Новый год?
Может, потому, что это официальная территория в пространстве и времени, когда все — даже искушенные взрослые, циники и реалисты, — официально имеют право верить в чудо и искренне ему радоваться. Ведь сказано же, что циник — это человек, который в раннем детстве узнал, что Санта-Клауса не существует, и до сих пор не может с этим смириться. В иное время на веру в чудеса в нормальном обществе потребления наложено табу. Негласное, конечно, неявное. Однако попробуйте объявить, что вы всерьез верите в летающие тарелки, справедливость, истинную любовь, привидения и Фею Хлебных крошек…
Это возможно только в детстве, но детство омрачено единственной глобальной проблемой: как поскорее вырасти, чтобы больше не ходить в школу (детский садик, лицей, ясли — нужное подчеркнуть) и делать все, что заблагорассудится тебе, а не строгой бабушке. В детстве любовь окружающих дана нам по определению, однако нормальный ребенок, по До Аминадо, любит не родителей, а трубочки с кремом. Мир вокруг полон чудес, но мы еще знаем, какое это чудо.
Постоянная радость познания, вера в чудо, отсутствие фальши, душевной черствости и боязни, полное приятие окружающего — это детские черты, но дети такими остаются очень недолго. Зато такими могут всю жизнь оставаться некоторые взрослые: святые, блаженные, юродивые, чудаки и простаки. Простаки, о которых Честертон пишет: «Он [...] идет по жизни с той дивной доверчивостью, без которой нет приключений [...] и не будет обделен ни радостью, ни подвигом. [...] Все двери открываются перед тем, чья кротость смелее простой отваги. Обстоятельства привечают его. С факелами и трубами, как гостя, вводят они в жизнь простаков и отвергают хитроумных».
