Первые десятки километров после Днестра бригада Бойко прошла стремительным маршем. В открытых башнях свистел ветер. На улицах Городенки немецкие регулировщики растерянно моргали от нацеленных в упор фар, а жандармы оторопело отдавали честь. Один экипаж, несмотря на строгий приказ, заскочил «на минутку» в пивную. Хозяин, услышав русскую речь, оторопело пялил глаза:
— Пленные?
— Нет.
— РОА, власовцы?
— Красная Армия.
Хозяин не заметил, что из кружки пиво потекло по линолеуму стойки.
Паника началась, когда передовой отряд уже миновал город.
Южнее Городенки танкисты нагнали растянувшуюся колонну пленных. Дали несколько очередей в воздух, чтобы не задеть едва волочивших ноги людей. Охрану из РОА в серых заячьих шапках как ветром сдуло.
И все время, от самого Днестра, впереди шел танк лейтенанта Никитина. Он первым промчался по тихим улочкам спящей Городенки. Это Никитин, размахивая шлемом, кричал из башни пленным красноармейцам: «Братва, бей конвойных!»
А что значит идти на танке первым?
Это значит очень многое: если на дороге распластался металлический блин противотанковой мины — он твой, если из канавы полетит связка гранат — она твоя; если спрятанное в засаде орудие внезапно откроет огонь — то первый снаряд в тебя… Тебе, в головной машине, надо видеть все вокруг, а в триплексы много не разглядишь, ты стоишь в открытом люке с глазами, слезящимися от ветра, и первая пулеметная очередь, первая же снайперская пуля — тоже твои.
Кто-кто, а Иван Никифорович Бойко знает, каково-то день и ночь идти впереди колонны, прокладывая ей путь в безвестной, настороженной тиши. И когда в головной заставе кончилось горючее, Бойко нагнал лейтенанта Никитина:
— Чем заправляться, товарищ комбриг? Обращение по должности — знак особого уважения. Подполковников в бригаде может быть несколько, а комбриг — один. И если этот комбриг лишь недавно вступил в свою должность, он особенно оценит такое обращение. Но поди пойми по быстро меняющимся на лице Бойко гримасам, когда он доволен, а когда не доволен.
— Чем заправляться? — переспрашивает, морща нос, Бойко. — Эх ты!
Никитин растерянно молчит. На мальчишески округлых, негусто заросших щеках пятнами проступает краска. Разве он что-нибудь не так сделал, разве не законен его вопрос?
А Бойко будто наслаждается смущением лейтенанта. Не устает еще трижды передразнить: «Чем заправляться?» И вдруг командирски строго бросает:
— Немецким газойлем.
— Ясно! — радостно срывается Никитин.
— Отставить. Сейчас сам побежишь и будешь каждый танк заправлять? Ты ж командир взвода! Твое дело — дать приказ, а потом, чтобы доложили. Учишь вас, пацанов…
Командир взвода и командир бригады сидят на каменной скамейке у дороги. Сидят и молчат. У Никитина расстегнута молния на затрепанной куртке из какого-то не слишком прочного кожзаменителя. Он болтает ногами, время от времени сплевывает на талый жухлый снег, грязной лентой тянущийся вдоль обочины.
Бойко любит Никитина — неунывающего, открытого, не чуждого юношеского тщеславия рабочего паренька из-под Челябинска. Но говорить об этом не умеет, да и не считает нужным. От таких разговоров, по убеждению Бойко, сам размякаешь и размягчаешь другого. А размягчаться еще не пришел час. Впереди Черновицы.
Иван Никифорович резко поворачивается, изучающе рассматривает профиль лейтенанта. Густая кустиками бровь, короткий прямой нос и губы, пунцовые, четко обрисованные.
— Женатый?
— Никак нет.
— Ну да, когда тебе… пацану, — подумав, добавляет: — Пацан не пацан, а уж, считай, два года на фронте. Так?
— Так точно.
— «Никак нет», «так точно». Ты что, иначе говорить не умеешь?
Лейтенант поворачивается к подполковнику. Его лицо теперь не кажется таким мальчишеским. Запавшие серые глаза глядят пристально, сурово.
— Устал, брат? — неожиданно спрашивает подполковник. — Небось обижаешься, комбриг все тебя и тебя впереди держит.
Никитин не отвечает, и Бойко понимает неуместность вопроса.
— Ну, ладно, давай. Раньше говорили: «С богом!» А теперь: «Давай!»… Ну-ка, застегни молнию. Воинский вид соблюдать надо.
Как и всякий большой город, Черновицы начинаются постепенно. Все гуще домики, и вот уже не домики, а дома. Шире наезженная дорога. Рядом с ней вдруг выныривает железнодорожная колея и тянется возле шоссе до самого Прута. Там, за Прутом, основная часть города, центр с многоэтажными зданиями, скверами, асфальтированными улицами.
Ничем, кроме таких приблизительных сведений о городе, мы не располагаем. Наступление приостановилось на его северных окраинах.
Никитин со своим взводом ворвался на запруженную составами станцию и с ходу ударил по паровозам. Тем временем с платформ одного из эшелонов гитлеровцы спешно сгружали танки. Эшелон этот стоял в стороне и был вне досягаемости нашего огня. Никитин увидел немецкие танки только тогда, когда они, развернувшись, из-за пакгауза двинулись на его взвод. На узких пристанционных улочках и площадках закипел маневренный танковый бой. Случалось, за одной стеной дома укрывался наш танк, за другой — фашистский. Неожиданно, орудие к орудию, выскакивали навстречу друг другу. И та машина, экипаж которой замешкался хоть на долю секунды, вспыхивала неистовым пламенем.
К нашим прибывало подкрепление. Никитин понимал: гитлеровцам все равно уже не удержать Жучку (так называется северный пригород Черновиц). Его интересовали теперь мосты через Прут — успели взорвать их немцы или нет. Он направил танк к берегу.
Выстрел «пантеры» и разрыв прокатились одним отрывистым грохотом.
…Вознесенная на постамент никитинская «тридцатьчетверка» стоит ныне на правом берегу, там, где улица поднимается к центру города. Танк этот да благодарная память в людских сердцах — все, что осталось от двадцатилетнего лейтенанта Павла Никитина.
Бригада Бойко стояла на северном берегу Прута, а по южному — держали оборону немцы, румыны, власовцы.
Бойко опять оправдывал свое прозвище Хитрый Митрий. На трофейных машинах он послал разведчиков к заправочной станции гитлеровцев. Ничего не подозревавшая охрана не успела взорвать зарытые в землю цистерны.
Еще на пути к Черновцам танкисты захватили немецкий штабной автобус. Бойко не разрешал его «раскулачить» — пригодится.
В первую же ночь после выхода к Пруту этот автобус, набитый нашими автоматчиками, благополучно проскочил через мост. Всю ночь бойцы старшего лейтенанта Адушкина хозяйничали на правом берегу, неподалеку от моста. Но наши танки, связанные боем на станции, не смогли воспользоваться переправой. А к утру гитлеровцы бросили против автоматчиков несколько «пантер». Адушкин со своими людьми вынужден был на лодках переправиться обратно, прихватив с собой пленного обер-лейтенанта.
