Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
– Видите фьорды? – сказал кто-то над моим ухом, я обернулся и увидел стюардессу, склонившуюся так низко, что я почти уткнулся в ее смуглую грудь. На груди поблескивали желтые камни, гладкие, с виду старинные.
– Мы скоро садимся?
– Вам скоро выходить, – поправила она, протягивая мне груду прозрачных леденцов на стеклянном подносе.
– Там есть поселок из лавы, в нем живет две тысячи человек, и все как один браконьеры, – сказал я, выбирая леденец, стюардесса равнодушно кивнула и двинулась дальше. Я положил конфету в рот, разгладил бумажку на колене и прочитал: «Взлетные». Рядом со мной никого не было, я приподнялся в кресле, чтобы осмотреться в салоне, редкое везение: три свободных места на трансатлантическом рейсе. Соседом справа через проход оказался конторского вида парень в золотых очках, и я показал ему леденец:
– Ретро, понимаете? Настоящий сахар.
– Понимаю. – Он постучал костяшками пальцев по своему иллюминатору. – Это тоже сахар, их делают из мятной карамели. Вам скоро выходить, Рауба. Мы пролетаем над экватором.
– Но нам нельзя! Мы же расплавимся от солнца! – Я встал с кресла и пошел к пилотам, чтобы предупредить их, но тут стюардесса вернулась, ловко открыла дверь аварийного выхода и вытолкнула меня вон, в сизые задубелые небеса.
Зое
Когда у Фабиу было хорошее stato d’animo, он обрывал цветы и засыпал мою подушку лепестками, когда оно было не слишком хорошее, я спала с перочинным ножом под подушкой. В нем была жестокость особого рода, нарочитая, refinado, она растворяла его понемногу, как соляная кислота в желудке гиены растворяет шкуру и кости. Если бы я могла отлить этой дряни в стакан и дать тебе выпить, я бы так и сделала. Представляю, как ты сейчас поморщился. Но я точно знаю, что из любого яда можно сделать лекарство, все дело в дозе, возьми хоть белладонну, хоть болиголов!
Жестокость и легкость, вот чего не хватает нам обоим. Помню, как ты сказал мне, что в детстве хотел стать вором. Только не карманником, а клюквенником, драгоценности воровать из музеев. Имей в виду, ты быстро попадешься. Такие как мы, Косточка, принимают все слишком всерьез и оттого тяжеловесны, при этом сами себе они кажутся ловкими – уж это я хорошо помню! На вашей кухне я однажды украла двадцать пять рублей, фиолетовую бумажку, лежавшую в пустой сахарнице. Моя бабушка называла их четвертной билет. Когда тебе было пять лет или около того, я уезжала из Вильнюса и пришла к твоей матери попросить денег взаймы.
Юдита выслушала мои новости и пошла в комнаты, оставив тебя сидеть за столом перед тарелкой супа. А я запустила руку в сахарницу, там у вас всегда лежали деньги для молочника. В те времена молочник приходил к подъезду с бидоном из нержавейки, летом бидон был на колесах, а зимой на полозьях. Мне нужно было купить приличное пальто, чтобы выдержать венскую промозглую зиму. Я ведь не знала, что останусь в Вене только на два месяца, а потом окажусь в теплых краях. Я вообще не знала, что делать, знала только, что нужно исчезнуть как можно быстрее, и когда архитектор предложил мне выйти за него замуж, я сразу согласилась.
В венском ХИАСе мы заявили, что хотим в Америку, вскоре нас посадили на поезд, идущий в Рим, муж нашел там родственницу, которая приютила нас до родов, потом мы долго перебивались с хлеба на воду, а через год я оставила ему маленькую дочь и отправилась дальше на юг. Устроилась горничной на круизном пароходе. Думала, что обойду вокруг света, а за это время решу, что мне дальше делать. Найду страну, в которой мне будет хорошо, заберу Агне и начну все с чистого листа, как положено. Моя кругосветка закончилась в португальском порту, а чистый лист оказался довольно грязным. Не повезло!
Ну да ладно. Сегодня служанка принесла контрамарку в оперу, подаренную ей сестрой, самый модный мюзикл сезона, сказала она, на музыку Бенни Андерссона, готова уступить вам, если встанете и дадите себя причесать. Ох нет, сказала я, садясь на постели, АББА, танцы в пионерлагере, красные колготки, mamma mia, хвойные поцелуи после отбоя, разбитое сердце, я встану и причешусь, но давай лучше вина на террасе выпьем.
– Сердце? – Она презрительно засмеялась. – У вас, русских, чуть что, сразу сердце. В оперу ходят, чтобы город знал, что ты еще не умер!
Костас
Лютас мертв. Теперь я знаю, в чем меня обвиняют.
Я мог бы узнать об этом раньше, будь у меня приличный адвокат вместо этой сонной коалы. Я мог бы узнать это в первый же день, если бы не перетрусил и не начал нести ахинею про Хенриетту, окровавленные стены и пропавшую овчину, на которой семь лет назад спала собака. При этом я дрожал, как дитя в лесу, и смеялся, как идиот, потому что со страху выкурил в машине последнюю шишечку, обнаруженную в кармане пальто.
– Охранник ничего не видел, – сказал сержант, заметив, что я сворачиваю мундштучок из пробитого трамвайного билета. Он подождал, пока я сделаю несколько затяжек, вынул сигарету из моего рта, потушил о ладонь и положил себе в карман. Добрый малый приехал из провинции, он говорил на португальском кокни, употребляя третье лицо вместо первого.
Жаль, что в necrotério этот сержант с нами не поехал, – вместо него меня зажимали ляжками два пахнущих капустным супом конвоира. А на обратном пути охранника в машине вообще не было – похоже, в морге следователь уверился в моей беспомощности. Наручники на меня тоже не надели. Наигрались, наверное.
– Есть такой обычай у сицилийских пастухов, – сказал Пруэнса, забравшись в кабину. – Человека связывают и бросают в расщелину живьем, чтобы его забрало море и родственники не могли дать обет кровной мести. Должен заметить, у вас есть стиль, хотя вы никакой не сицилиец.
Мы ехали обратно в тюрьму, шторки на окнах были опущены, и я был этому рад. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел мое лицо.
– С какой стати мне бросать своего друга в расщелину?
– Нет тела – нет дела. – Пруэнса похлопал меня по колену. – Обычай весьма полезный и восходит к бронзовому веку. Вы были в Сесимбре в этот вечер и сами написали об этом в своих показаниях. Вы написали, что около двух часов ждали своего друга в кафе, но он не пришел. Разумеется, не пришел, ведь он был мертв с десяти вечера, как утверждает экспертиза. Его нашли на мысе Эшпишел. Тело застряло на склоне, зацепившись за проволочную сетку, натянутую там зелеными для защиты береговой линии от мусора. Впрочем, вы и сами это знаете.
– Почему вы сразу не предъявили обвинение? – Я собрался с силами и заговорил в полный голос. – Прошло шесть с половиной гребаных недель!
– Вы начали давать показания, и мы вас слушали. Орудие убийства принадлежит вам, к тому же в проволочной сетке возле трупа обнаружили ваш ингалятор, выпавший, вероятно, из кармана во время драки. Убитый поступил с вами самым оскорбительным образом, значит, у вас был мотив. Мы имели все основания держать вас под стражей столько, сколько понадобится для получения признания.
– Я не признавался в убийстве Раубы! Мои показания гроша ломаного не стоят, потому что никакого убийства в моем доме не было, это просто спектакль, поставленный двумя прохвостами. Дым и вишневая кровь!
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
