Сменилось несколько комендатур. На месте уехавшей жандармерии появилось учреждение, которое сами немцы предпочитали обходить стороной, — на его дверях было начертано: Гехайм Полицай.
Распределение на работы теперь ведало Арбайтс-Амт, которое русские называли биржей труда.
Крайсландвирт, где уже было пять или шесть зондерфюреров, теперь совершенно отделился от Городского Управления, и сам разделился на два: сельско-хозяйственный, где главным по-прежнему был долговязый Шеффер, и промышленный, которым заведовал свободно говоривший по-русски зондерфюрер Паппе, величаемый всеми «папой».
По всему городу располагались, приезжали и уезжали различные воинские части; во всех этих воинских частях теперь работало множество русских. В бывшем здании ресторана был открыт «Зольдатенхайм» — нечто вроде клуба для немецких солдат.
Среди множества немцев в военной форме появился один единственный в гражданской одежде и круглой шляпе — представитель торговой фирмы «Цет. О»; этот немец, получивший прозвище «шляпа», устроил в Липне магазин, где принимал от населения глиняную посуду, деревянные бочки и кадки, топорища, холсты и, конечно, яйца, и платил солью. По ходатайству бургомистра, поддержанному Шеффером, он выдавал соль и за деньги, по спискам, по цене один рубль за килограмм. Цена была не маленькая и наживалась на этом организация Цет. О порядочно.
Но липнинцы уже давно привыкли к тому, что деньги ничего не стоят, а соль — золотая валюта, за которую можно достать все на свете, и были благодарны «Шляпе» за то, что он наконец разрешил соляную проблему — самую тяжелую из всех продовольственных проблем.
Появлялись в продаже в его магазине косы, грабли, лопаты, иголки, брошки, бусы, краски для материй, иногда также бывали спички, табак и другие дефицитные товары.
Русские учреждения разрослись так же, как и немецкие. Более года известный всем и каждому Николай Сергеевич Венецкий был бургомистром города Липни и Липнинского арйона, и все считали это в порядке вещей, а теперь вдруг спохватились, что это две разные должности.
Районным бургомистром одна из недолго властвовавших комендатур назначила Петра Михайловича Смолкина, беженца из Подмосковья, где он тоже был бургомистром какого-то небольшого города.
Но в Липне Смолкин не знал ни людей, ни условий района, и не только не облегчил работу Венецкого, но наделел ему множество лишних хлопот.
Из Городского Управления были выделены в отдельные учреждения: Банк, Лесничество, Строительное управление.
В помощь шеф-агроному Старову также придали несколько человек.
И все новые многочисленные начальники и подначальники суетились, спорили, требовали, путали, соперничали, мешали друг другу, а когда с них спрашивали, все как один человек прятались за широкую спину старого бургомистра Венецкого, и Венецкий должен был распутывать и улаживать все то, что как будто бы его уже и не касалось совершенно.
И коренной «хозяин города» исправлял и распутывал, потому что он по-прежнему все знал, все умел и, главное, все любил в своей маленькой Липне.
* * *
Маруся Макова сидела у окна нижнего этажа Крайсландвиртовской конторы и демонстративно читала, показывая всем своим видом, что здесь «внизу», в комнатах, где занимались под начальством Старова русские служащие, ей — переводчице совершенно делать нечего.
Почти год Маруся работала «овен», наверху, на втором этаже, в немецком «бюро». Весь город Липня и все деревенские, бывавшие в городе по делам, знали, что Красландвирте у длинного Шеффера и его помощников работает переводчицей Мария Владимировна Макова, та самая Маруся Макова, что до войны работала на радио. Знали также, что Владимировна — справедливая, что она всегда разберется в деле каждого просителя, всегда правильно переведет, а иногда и умолчит, если немецким ушам лучше не все слышать, иногда сама замолвит словечко, и сельско-хозяйственные коменданты с ней считаются…
Но когда вследствии отступления немецкой армии в Липню наехало множество беженцев, сотрудников немецкой гражданской власти, в Крайсландвирте появилась новая переводчица, Софья Антоновна Штейн, худощавая, остроносая дама лет тридцати пяти, в пальто с лисьим боа и черной шляпке — природная русская немка, до войны преподававшая немецкий язык, и не в какой-нибудь захолустной семилетке, а в институте иностранных языков.
Немцы величали ее «фрау София», она имела документы «фолькс-дойч», получала военный паек и, конечно, занала немецкий в тысячу раз лучше, чем Маруся.
Единственное, в чем липнинская «Владимировна» имела перед ней преимущество — было знание местных условий и местного наречия, которое фрау София вначале не всегда понимала.
Немцы на Марусины грамматические ошибки не обращали внимания — лишь бы понятно было!.. Но фрау София начала ежеминутно, авторитетным педагогическим тоном ее поправлять и довела самолюбивую прежнюю переводчицу до того, что у той в ее присутствии уже язык не поворачивался произнести хотя бы одно немецкое слово.
Наконец, Софья Антоновна тем же авторитетным тоном заявила, что она вошла в курс дела, благодарит Марию за помощь, но теперь она больше в этой помощи не нуждается, и Мария может работать внизу.
Она сразу же повторила эти слова зондерфюреру Шефферу, уже на немецком языке.
Шефер покраснел: он привык работать с Марусей, хорошо ее понимал, и она его понимала, а новой переводчицы, важной дамы, он стеснялся и даже немного побаивался, но возразить не посмел.
— Я, я, Марие, ду канст унтен арбайтен!..
И вот Маруся сидит «унтен» и в сотый раз перечитывает растрепанных «Трех мушкетеров»…
Почти целую неделю она совсем на работе не была: шла первая неделя поста, в церкви служили ежедневно, утром и вечером, и Маруся воспылала неожиданно религиозным рвением и не пропустила ни одной службы.
Но на второй неделе ежедневных служб уже не было, пришлось идти в опостылевший Крайсландвирт.
И самое досадное было то, что прямо напротив нее и тоже без всякого дела, сидела Лидия Пузенкова.
В памятный день пятнадцатого января 1942-го года Лидия совсем не пришла на работу, и с тех пор на крайсландвиртовском горизонте не появлялась.
В их доме, одном из лучших из числа уцелевших, поселились немецкие офицеры — спрева зенитчики, потом жандармы, потом еще какие-то, и наконец — Гехайм-Полицай, и всем им мать и дочь Пузенковы сумели угодить… В то время, когда все население города выгонялось на очистку снега — они ни разу не прикоснулись к лопате; когда все пекли тошнотики — у них не переводились первосортные продукты.
Лидия больше года нигде официально не работала и вдруг неожиданно явилась в Крайсландвирт с направлением из Арбайтс-Амта и еще какой-то маленькой бумажкой.
Видимо, эта-то бумажка и была причиной того, что ее приняли; Маруся — это было еще до появления фрау Софии — постаралась объяснить Шефферу, что это за работник, но тот только махнул рукой и произнес какую-то мудреную комбинацию из глаголов «зитцен» и «лассен», которую Маруся поняла: «пусть сидит, места не просидит»…
