Он выздоровел, и его снова охватила страсть к переездам. Он объезжает губернии европейской России, возвращается измученный в Царское Село и, едва оправившись от усталости, становится свидетелем ужасающего бедствия, обрушившегося на его столицу. 7 ноября 1824 года вода в Неве, гонимая юго-западным ветром, вздувается, река выходит из берегов, затапливает низины Петербурга. Пенящиеся волны бьются о стены Зимнего дворца, заливают нижние этажи особняков, сносят деревянные лачуги, скрывают мосты, унося скот, лошадей, экипажи, мебель, которые, ударяясь друг о друга, несутся в бурном водовороте. Разрушено более трехсот домов, смыто потоком и погибло пятьсот человек. Подобное, не менее сильное наводнение потрясло Петербург в 1777 году – в год рождения Александра. Суеверные умы толкуют это совпадение как знак Божьего гнева. Царь тоже видит в нем вещий смысл. Он отправляется на место катастрофы и плачет при виде произведенных наводнением разрушений. Народ с рыданиями обступает его. Кто-то из толпы кричит: «Бог карает нас за грехи наши!» – «Нет, – отвечает Александр, – не за ваши, за мои». Александр убежден, что именно его постигла Божья кара. Каждый раз, когда судьба ополчается против него, в его сознании возникает образ отца. Александр чувствует, что отцеубийство отравляет его самые чистые помыслы, самые благородные действия. Даже победа над Наполеоном, которая должна бы принести ему непреходящую благодарность подданных, обернулась в некотором роде против него. Что бы он ни предпринимал, он не был ни понят, ни любим своим народом. Профессор Паррот, его бескорыстный почитатель и постоянный корреспондент, возмущенный карательными мерами, проводимыми в разных областях русской жизни, пишет ему искреннее и печальное письмо: «Чувствуете ли вы себя счастливым, государь, в атмосфере недоверия, которое постоянно омрачает ваши естественные побуждения к добру, заставляет вас двигаться, точно в потемках, на каждом шагу ощупывая под ногами почву, и вооружает против ваших верноподданных ту руку, которая хотела бы даровать одни благодеяния, рисует вам самыми мрачными красками молодежь, которую вы, однако, любите, несмотря на отвращение и страх, которые вам по отношению к ней внушают».
Александра утомляют эти, по его мнению, несправедливые упреки. Впрочем, власть больше не интересует его. Пережив крах всего, в чем видел свое высокое предназначение, он возвращается к мечте юности: отказаться от трона, удалиться от мира и окончить свои дни в уединении, посвятив себя служению Богу. Вопрос о престолонаследии не беспокоит его. При нормальном порядке наследования корону после него должен был бы принять законный наследник – его брат великий князь Константин. Но 20 марта 1820 года императорским манифестом был расторгнут брак Константина с великой княгиней Анной Федоровной, и 14 мая того же года Константин вступил в новый брак с польской графиней Иоанной Грудзинской, получившей титул княгини Лович. Этот морганатический союз, несомненно, дает основания для отказа от права на престол. Получив от Константина письмо, содержавшее отречение от престола, Александр прочит в наследники другого брата, третьего сына Павла I – великого князя Николая. Не питая к нему личной симпатии, он находит, что этот крепкий, энергичный, хотя и несколько ограниченный двадцатисемилетний малый, с детства получивший военное воспитание, женатый на прусской принцессе, отец здорового сыночка[83]и множества дочерей, обладает качествами, необходимыми для управления Российской империей. Манифест, объявляющий изменения в порядке наследования, составлен митрополитом московским Филаретом (Дроздовым). Александр, прочитав манифест, исправив его и утвердив, не стал его оглашать, чтобы преждевременно не будоражить общественное мнение. Манифест передан митрополиту Филарету в запечатанном конверте с собственноручной надписью императора: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть Московскому митрополиту и Московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия». Для большей безопасности копии документа в запечатанных конвертах тайно переданы также в Государственный совет, Синод и Сенат. Вероятнее всего, Александр предполагает одновременно объявить России о своем отказе от трона и назвать имя наследника. Впрочем, предварительно он обсуждает с Константином вопрос о передаче престола. «Я должен сказать тебе, брат, – признается он ему, – что я хочу абдикировать;[84]я устал и не в силах сносить тягость правительства; я тебя предупреждаю для того, чтобы ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае». Затем Александр открывает свои намерения главным заинтересованным лицам – Николаю и его жене. «Вы, кажется, удивлены, – говорит он им. – Так знайте же, что брат Константин, которого престол никогда не интересовал, твердо решил официально от него отказаться и передать свои права брату Николаю и его потомкам. Что касается меня, то я решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира. Европа теперь как никогда нуждается в монархах молодых, обладающих энергией и силой». «Видя, что мы готовы были разрыдаться, – пишет великая княгиня Александра Федоровна, – он постарался успокоить нас, ободрить, сказав, что все это случится не тотчас и что несколько лет пройдет, может быть, прежде чем он приведет свой замысел в исполнение. Затем он оставил нас одних. Можете себе представить, в каком мы были состоянии». Примерно то же самое Александр говорил и зятю Николая Вильгельму Прусскому: «Я откажусь от трона, когда мне исполнится пятьдесят лет… Я хорошо себя знаю, и я знаю, что через два года у меня уже не останется ни физических, ни душевных сил, чтобы управлять моей огромной империей… Мой брат Николай человек здравомыслящий и твердый, ему предстоит вывести Россию на добрый путь… В день его коронации я смешаюсь с толпой у ступеней Красного крыльца в Кремле и первым прокричу „Ура!“».
Пока же в свои сорок семь Александр ведет жизнь нелюдимого затворника. Он покидает дворец только для смотра гвардии, принимает только министра финансов Гурьева и министра иностранных дел Нессельроде. Обо всех остальных делах ему докладывает зловещий Аракчеев. Александр с облегчением переложил на него бремя управления страной. Но вера в свое особое предназначение еще поддерживает его. Оставшись один, он подолгу, преклонив колени, молится перед иконами, от чего на коленях его образуются мозоли.[85]Напрасно дипломаты добиваются аудиенции: он дает их все реже и реже. И в словах, с которыми он к ним обращается, сквозь его обычную любезность все чаще прорываются горечь и разочарование. «Вера предписывает нам смиряться, когда длань Господня карает нас, – говорит он Лаферронэ. – Я покоряюсь Божьей воле и не стыжусь выказать перед вами мою слабость и мои страдания».
Его личный престиж упал так низко в общественном мнении, что в гостиных не стесняются вслух критиковать все действия власти. «Ясно сохранились в моей памяти жалобы на слабость императора Александра в его отношениях к Меттерниху и Аракчееву, – вспоминает Кошелев. – И старики, и люди зрелого возраста, и в особенности молодежь, – словом, чуть-чуть не все беспрестанно и без умолка осуждали действия правительства, и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды. Неудовольствие было сильное и всеобщее. Никогда не забуду одного вечера… в феврале или марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, князь Оболенский, Пущин и некоторые другие… Рылеев читал свои патриотические думы, а все свободно говорили о необходимости d'en finir avec ce gouvernement».[86]Уведомленный о растущем в обществе недовольстве, Александр сам записывает на листе бумаги: «Ходят слухи, что пагубный дух свободомыслия или либерализма распространяется или по крайней мере начал распространяться в армии; везде существуют тайные общества и клубы, тайные агенты которых повсюду разносят их идеи».
