Заметят какую неровность, издали ездовым машут. Те коней придержат, объезжают ухабы.
Лежит государь на медвежьей полости, ноги вытянул. Хоть и больно, а сцепил зубы, терпит.
По ту и другую сторону от Василия сидят доктор-немец и Михайло Плещеев.
У великого князя глаза открыты, в кожаный верх колымаги уставились.
Немец, доктор, съежился, острый, бритый подбородок уткнул в ворот шубенки.
Плещеев склонился к Василию, спросил:
— Не полегчало ль, государь?
Василий повертел головой.
— Жжет…
Облизнул потрескавшиеся губы.
— Далеко ль до Москвы, Михайло?
— К послезавтрему доберемся, государь.
Плещеев осторожно поправил сползшую с ног Василия шубу.
— Дай испить, Михайло, в нутрях жар…
Припал губами к серебряной фляге, пил долго большими глотками. Вода стекала по заросшей щеке.
Доктор проснулся, чистым рушником вытер великому князю губы и глаза.
— А что, Михайло, чую, смерть пришла, — сказал Василий, перевел дух. — Видать, отжил я свое.
— Почто речешь такое, государь? — замахал рукой Плещеев. — В твои ли леты? Вона еще княжичи Иван и Юрий несмысленыши.
— Чать, не услышал Господь молитву, какую служили в мое здравие, — вздохнул Василий.
Позапрошлым днем сделали остановку в монастыре. Государя в церковь внесли, игумен службу правил. До половины выдержал Василий, потом велел вынести на свежий воздух.
Положили государя на паперти меж нищими и юродивыми. Они сползлись к нему, пялятся, причитают.
Велел Василий развязать кошель, щедро одарить монастырь и нищим раздать на пропитание.
Великий князь с юродивым нательными крестами обменялся. У божьего человека доли просил.
— Не донеслась до Господа молитва, — снова промолвил Василий. — Эк, а жить охота. Слышь, Михайло? И отчего так все устроено? Ты на сколь лет старше меня!
Промолчал Плещеев. Нет у него желания говорить, почему не он, Михайло, а великий князь умирает.
Откуда Плещееву знать, отчего прицепилась к государю болячка? В начале осени выехали на охоту, великий князь здоров был и весел. Нежданно нарыв величиной с кулак вскочил. Похудел государь, ослаб. Тает что воск. Нет мочи даже подняться.
— Ох-хо-хо, — вздыхает Василий, — а может, еще поправлюсь? — И в глазах мелькает надежда.
— Истинно, — подхватывает Плещеев. — Вот приедем в Москву, куда хворь денется.
— Дай Бог, Михайло. А кто это воет? Никак волки!
Увязались стаей. Уж и огнем их отпугивали, и из пищалей били, а они идут по следу.
— Голодные, — соглашается Василий.
Пока добирались до Москвы, и зима наступила. Враз, в одну ночь, завалило снегом землю, замело дороги. Кони тянули колымагу по брюхо в снегу. У Москвы-реки задержались. Согнали люд со всего города мост строить.
Мост срубили спешно, и оттого получился он шаткий, непрочный. Жерди тонкие, слабые. Едва кони ступили, как настил затрещал, обломился, провалились кони в воду, потянули за собой колымагу.
Сергуня рядом стоял. Увидел, нож из-за пояса выхватил, давай постромки резать. Тут Игнат на помощь подоспел. А с другой стороны служилые дворяне конскую сбрую обрубили, вытащили колымагу на берег…
Стали ладить перевоз, баграми лед крушить, с берега на берег пеньковый канат натянули. Медленно тронулся бревенчатый паром. Лед кашицей сбился, шуршит под днищем. Василия тошнило. Не дождется конца пути.
Но вот паром ткнулся в берег, остановился. Дворяне подняли государя на руки, бережно понесли в кремлевские палаты. Следом, окружив великую княгиню, шли толпой бояре.
У красного крыльца встретил государя митрополит Даниил с попами, благословил. Дворецкий Петр Плещеев дверь поспешно распахнул, крикнул дворянам:
— В опочивальню государя!
Бояре у крыльца остались. За великим князем направились лишь Михайло Плещеев с Лизутой. Помогли уложить государя.
По палатам теплый воздух растекается, запах смолистой сосны и березы. Василий глаза прикрыл, умаялся. Прошептал:
— Прочь все, отдохнуть желаю…
* * *
Васильсурский воевода ехал в Москву на перекладных. Опасался, повалят снега, завьюжит, и тогда сиди, где застанет ненастье, выжидай погоды.
Васильсурск — город порубежный, в казанской стороне первейшая русская крепость, и воевода васильсурский великой властью наделен. У самого государя на виду…
Чем ближе к Москве, степи лесами сменились. Мороз крепчал. Временами срывался снег. Крупный, пушистый, он падал мягко на сухую землю, не таял. Закутался в шубу Степанка, выглядывает в оконце. Рядом Аграфена, румяная, пышная, что булка сдобная.
В отроческие годы мечтал Степан об Аграфене как о несбыточном, а чтоб к тому да боярской вотчиной еще завладеть, такого и в помыслах не водилось.
Которое лето живет Степан в Васильсурске. Доволен им великий князь. Не знатного рода, а воевода отменный, службу несет по чести. Сунулись попервах казанцы город взять, но с крепостных стен пушкари с пищальниками таким огневым боем их встретили, что ордынцы до самой Казани бежали без передыха.
Важен воевода и дороден. Кто бы подумал, что когда-то бездомным отроком пришел он в Москву на Пушкарный двор и звался не иначе как Степанкой. А нынче Степаном сыном Петровым величают. И едет он в Москву к государю. О войске будет речь вести да зелье пороховом. Во всем этом у Васильсурска нужда есть. Казанская орда под боком, о том забывать не следует.
В Москву добрались уже по санному пути. Миновали заставу на окраине, поехали кривыми улицами, мимо изб ремесленного люда, к Охотному Ряду, к Красной площади.
Скинув шапку, Степан высунул голову в оконце, издалека рассматривал зубчатый Кремль, островерхие, стрельчатые башни. И пришло вдруг ему на память, как они с Сергуней стояли у кремлевской стены и тот ахал, удивлялся. А потом на Пушкарный двор попали, с Игнашей встретились…
Где-то в глубине души ворохнулось желание проведать прежних друзей. Но он прогнал эту непрошеную мысль. Нет у него времени попусту разговоры водить. И, ко всему негоже ему, воеводе, с пушкарными мастеровыми знаться.
Окликнул ездового, указал на кремлевские ворота:
— Сворачивай!
* * *
Покидает жизнь государя. Лежит Василий в полутемной опочивальне, на том самом ложе, на котором скончался и отец, Иван Васильевич.
В хоромах князья и бояре толпятся, на лавках в прихожей сидят, клюют носами, дремлют. Отдельно жмутся друг к другу дворяне. В опочивальне, у государева ложа, самые близкие: митрополит Даниил, князья Воротынский, Одоевский и Михайло Глинский, старые слуги Плещеевы и Лизута да васильсурский воевода Степан Петров и с ним другие дворяне.
