Для Уильямса, как и для других сторонников герметизма, ветхозаветный Бог был чем-то вроде черного мага или черного алхимика. Для него, обладающего безграничной властью, мир представляет собой некий алхимический опыт, от которого он сам остается отчужденным и отстраненным и который не затрагивает его самого. С этой недосягаемой высоты Бог управляет событиями, как кукловод или режиссер, вмешиваясь в буквальном смысле как «бог из машины», когда у него разыграется фантазия, – чтобы разделить, к примеру, воды Красного моря, чтобы послать испытание Иову или вызвать потоп, когда у него истощится терпение. Бог упивается своим величием и могуществом – как на представлениях Сесиля Б. Де Милля – и требует, чтобы послушание демонстрировалось довольно странными способами и по совершенно непонятной причине. Подобно черному магу, он управляет своим опытом извне, как будто манипулирует при помощи щипцов.
В христианской традиции ветхозаветный Бог воплощает себя в человеке. Таким образом он, по мнению Уильямса, становится, подобно алхимику, субъектом, объектом и, если это необходимо, жертвой своего опыта. Вместо того чтобы управлять событиями извне, он пытается повлиять на них изнутри. Одновременно в своем земном воплощении он может прочувствовать состояние человека, являющегося его творением. По существу, он присутствует в своем творении для того, чтобы человек мог иметь собственную душу, чтобы человек перестал быть просто игрушкой в руках всемогущего Создателя, чтобы он смог взять на себя ответственность свободы воли и этического выбора. Для того чтобы наделить человека подобным даром, Бог должен даже позволить человеку предать свое земное воплощение мученической смерти, если таким будет желание человека. Именно в этом достигает кульминации и приносит плоды алхимический опыт, даже если результатом станет трансформация самого алхимика или принесение его в жертву.
С этой точки зрения божественное воплощение ставит своей целью дать творению Создателя собственную душу – другими словами, дать человеку свободу воли, которая проявляется в принесении в жертву своего Творца. Именно на этой идее основаны Новый Завет и тезис о возможности искупления. Вселенная перестает быть кукольным театром Ветхого Завета, в котором кукловод может вмешиваться в события по собственному желанию, управлять ими или вводить новые правила игры. Теперь творение Господа наделено свободой воли и вытекающей из нее необходимостью отвечать за себя.
Независимо от того, согласны ли мы с этой теологической позицией или нет, у нас нет достаточных оснований предполагать, что человечество научилось более конструктивно использовать пожалованную ему свободу воли и что ему даровано искупление или хотя бы возможность искупления. Через две тысячи лет после событий, которые ознаменовали собой приход Нового Завета, человечество, похоже, нисколько не приблизилось к искуплению. Вместо того чтобы подражать Иисусу, как призывал Фома Кемпийский в своем труде «О подражании Христу», западный человек – с началом христианской эры не меньше, чем прежде, – стремился копировать Симона-волхва; философию герметизма он использовал так, что «примером для подражания» для него стал не Христос, а Фауст. История западной цивилизации, по существу, представляет собой историю стремления человека стать Фаустом. Именно Фауст является главным архетипом и воплощением западного человека. Однако Фауст шестнадцатого века, как уже отмечалось выше, искал знание за пределами ограничений, наложенных христианской моралью. Фауст двадцатого века ищет знания – и власть – за границами любой морали, любой человеческой системы ценностей. Если силы, высвобожденные Фаустом шестнадцатого века, способны навлечь на него муки христианского ада, то проклятие, которое ждет современного Фауста, намного страшнее и реальнее.
В переносном, а нередко и в буквальном смысле маг эпохи Возрождения имел возможность очертить вокруг себя магический круг. Из безопасного пространства внутри этого периметра он мог, как считалось, вызывать божественные или адские силы, чтобы затем направлять их или управлять ими. Эти силы считались потенциально опасными. Существует множество преданий и легенд о честолюбивых магах, вызывавших силы, управлять которыми они были не в состоянии, – силы, которые разрушали защитный периметр магического круга и уничтожали самого мага. Но даже если магу удавалось сохранить контроль за вызванными им силами, сам круг, защищавший его, одновременно накладывал определенные ограничения. Маг не мог выйти за пределы круга, не подвергаясь риску пострадать от той энергии, которую он сам высвободил. Таким образом, магический круг превращался в тюрьму, защищая и в то же время изолируя мага от реальности, которая лежала за его пределами, – реальности, в которой движение освобожденных и мощных сил стало непредсказуемым.
Разве это не метафора для описания всей нашей цивилизации? Ведь наша культура, технология и их продукты представляют собой нечто вроде магического круга. Изнутри кажущейся безопасности этого крута мы вызываем силы, обладающие огромным разрушительным потенциалом. Мы загрязняем мир пластмассами и радиацией, токсичными химикатами и промышленными отходами. Изнутри кажущейся безопасности круга мы в гордыне своей присваиваем себе божественную власть и проводим эксперименты, на которые не решается сама природа, – в области генной инженерии, расщепления атомного ядра, создания химического и биологического оружия. Подобно доктору Франкенштейну, мы порождаем чудовищ. И, подобно магам из кажущихся несерьезными сказок, мы легко теряем контроль над силами, которые сами вызвали к жизни. Именно это произошло, например, в Чернобыле. В результате мы перестаем быть магами, белыми или черными. Мы все превращаемся в жертв.
Но даже если нам удается сохранить контроль, магический круг технологии, который призван нас защищать, начинает играть сдерживающую роль. Технология делает руки человека сильнее и длиннее, но никак не влияет на разумность использования человеком своих рук. Таким образом, мы сознательно обманываем себя, полагая, что приобрели большую свободу, тогда как на самом деле добровольно усиливаем свое подчинение. Мы становимся все беспомощнее, отдавая себя во власть автономным механическим «системам», от кондиционеров и систем управления климатом до глобальных компьютерных сетей. В своей зависимости от технологии мы все больше и больше утрачиваем власть и отказываемся от ответственности. Современному городу труднее пережить внезапную снежную бурю, чем Петербургу или Берлину восемнадцатого века. Атака компьютерного вируса способна оказать разрушительное воздействие на личную жизнь людей, сотрясти банки и транснациональные корпорации, стать причиной ядерного конфликта. Уже звучат серьезные предупреждения об опасности компьютерного терроризма: команда хакеров способна поставить под угрозу жизнедеятельность целой страны.
В этом процессе, как уже отмечалось выше, мы все больше отдаляемся и отчуждаемся от окружающей нас реальности. Мы становимся чрезмерно избалованными, слишком защищенными, несклонными или неспособными нести ответственность за собственную жизнь. Мы все время перекладываем вину на других и торопимся в суд с требованием компенсации, когда неприятные реалии бесцеремонно вторгаются в наш уютный мирок. Мы обижаемся на малейшее несогласие и сглаживаем углы социального взаимодействия при помощи нелепого языка «политкорректное™». Мы все больше и больше вверяем себя во власть «специалистов» в черных костюмах, которые все время толпятся вокруг нас, ожидая каких-либо неприятностей в нашей жизни, которые дадут им возможность нажиться на нашем несчастье. В результате мы становимся еще более уязвимыми Для различного рода манипуляций.
