— Брось, Лав. Ты сама себе не веришь.
— Ты не способен любить, Джо. Видел бы ты свое лицо, когда я навещала тебя в тюрьме, рискуя подхватить какую-нибудь заразу среди преступников… Ты смотрел на мое тело как на пластиковый контейнер, в котором лежит твой гребаный обед.
— Опусти пушку…
Она улыбается. Злая. Испорченная. Неправильная.
— Что ты сказал, Джо?
— У тебя короткая память. Я волновался за тебя…
— Ну да, — говорит она, — ведь ты считал, что я не выдержу, верно?
— Да, считал.
— Понятно. Отвел мне единственную задачу — нести в мир твое потомство. В ту секунду, как ты узнал, что твое семя проросло, я перестала быть для тебя человеком.
— Ничего подобного.
— Разве? Ты же в тюрьме вроде как набрался опыта и разлюбил меня, потому что я, видите ли, променяла тебя на покупки вещей для ребенка и встречи с доулами[36].
— Чушь собачья! — рычу я. — Ты знаешь, о чем я думал, сидя в долбаной тюрьме? О тебе, Лав. С каждым твоим визитом я замечал все больше враждебности. И бесился, что не мог вместе с тобой выбирать детскую кроватку или встречаться с проклятыми доулами. Но я винил в этом систему. А вот ты винишь меня.
Я тоже говорю правду, но пистолет у нее, и она продолжает разглагольствовать о том, как я ее разлюбил. По меньшей мере странно слышать это от женщины, чья семья заплатила наемникам, чтобы избавиться от меня, словно я бросаю тень на их непогрешимое семейство. А чокнутая у них Лав. Это же она убедила меня, что я не виноват в смерти покойной Бек и покойной Пич, — мол, они просто использовали меня для самоубийства, а их проблемы начались задолго до моего появления. Хуже всего то, что я действительно ее разлюбил. И чувствовал, что все меньше радуюсь каждому тюремному свиданию.
Я хотел любить ее. Всей душой. Но не смог. Мешали ее поступки (она сделала нашего ребенка пешкой в своей игре) и разные мелочи (она предпочитает искусственный снег в торговом центре настоящему) — и сейчас она продолжает рассуждать, и кормит моего сына гуакамоле и кинзой, и я ей повиновался. Уехал. Пошел против гребаной природы, чтобы умилостивить ее, и что получил в ответ? Удар в спину, едва я встал на ноги, — и я не хочу любить тебя, Мэри Кей, просто люблю, и всё.
Лав указывает мне на диван.
— Садись, — говорит она. — И не сопротивляйся: пристрелю без колебаний. Глушитель у этой пушки отменный. — Не упускает шанса напомнить мне, что может позволить себе самое лучшее, будто я не знаю этого; будто не деньги свели ее с ума, потому что деньги никого не делают счастливым, если не использовать их во благо. — Я практиковалась. Ходила на стрельбище. Если попробуешь что-нибудь выкинуть… — Это говорит женщина, укравшая у меня сына. — Я настроена серьезно, Джо. Я тебя убью.
— Я не буду с тобой пререкаться, Лав. Я пришел заключить перемирие.
Те, у кого есть дети, любят повторять тем, у кого детей нет, что некоторые вещи можно понять, только став родителем, что родительство меняет человека, что любовь познается лишь после рождения ребенка. Позиция оскорбительная и показывает как раз, что эти люди напрочь лишены человеколюбия. Однако они правы в одном: материнство действительно меняет женщин. Передо мной не Лав Квинн. Это безумная Лав, вооруженная и опасная.
Мой телефон выключен, а ты уже проснулась (прости, Мэри Кей), Лав ходит по комнате, грызет ногти, точнее то, что от них осталось, — она что, на метамфетамине?
— Я несчастлива, Джо.
— Мне жаль это слышать.
— Неужели?
— Разумеется. У тебя есть все, чтобы быть счастливой. У тебя есть Форти. Он у твоих родителей?
— Мои родители не знают, что я здесь, Джо. Я же не подросток. И не отчитываюсь о каждом своем шаге. — Она вскидывает голову. — Зачем ты притворяешься, что беспокоишься о Форти? Ты всегда хотел девочку, а не мальчика. А у твоей подруги Мэри Кей дочь, верно?
Удар мощный, я его не ожидал и не могу быстро ответить. Пол трясется — в Лос-Анджелесе бывают землетрясения без землетрясений, — а Оливер попал в точку. Вот в чем все дело. Я сохраняю спокойствие.
— Лав, я всегда любил Форти. Я рад, что у меня есть сын. И Мэри Кей не имеет к нам никакого отношения. Я встретил ее, потому что ты меня прогнала. Давай рассуждать здраво.
— Здраво?
— Лав…
— Джо, когда ты вообще рассуждал здраво? Будто я не знаю, на что ты способен. — Я стискиваю зубы. Был способен. — Да, меня мучила послеродовая депрессия… — И мучает до сих пор. — Я тебя прогнала. Но это же ты. Я ждала, что ты переплывешь ров и будешь бросать камешки в мое окно. Я ждала, что ты будешь драться, попытаешься выкрасть Форти или вышибешь себе мозги.
— Я никогда не вышибу себе мозги и не стану вредить ребенку. Интересы ребенка всегда на первом месте. Я лишь подчинился.
— Нет! — Она безумнее и капризнее, чем обычно. Представляю, как она воспитывает сына. — Ты следил за мной в «Инстаграме».
— А чего ты хотела? Ты же не отправила меня в бан.
— Жест доброй воли.
— Доброй воли? То есть я еще тебя благодарить должен за то, что мог посмотреть фотографии сына?
— Ну, я тебя знаю. Тебе легче наблюдать за людьми издалека, чем сближаться с ними.
Уже нет. Ты все изменила, Мэри Кей.
— Это неправда, Лав.
— Что ж, вот тебе правда. Ты нашел себе какую-то библиотекаршу и думаешь, что теперь заживешь с ней припеваючи? А сам при этом шпионишь за нами.
— Я и не хотел становиться шпионом. Я хотел быть отцом. Я его папа.
— Тебя заносит, Джо. На прошлой неделе ты даже не посмотрел на сына в зоопарке… — Я проводил время с тобой и Номи. Я же не виноват, что сториз в «Инстаграме» исчезают через сутки. — Ты смотришь все меньше и меньше. Мы тебе неинтересны, Джо? Мы тебе больше не нужны? Да, Джо, я всегда изучаю список просмотров. Каково мне видеть, что твое имя появляется все реже и реже?
ГРЕБАНЫЙ «ИНСТАГРАМ»! НА КОЙ ЧЕРТ ПРИДУМАН ЭТОТ ДОЛБАНЫЙ СПИСОК?
— Лав, «Инстаграм» — это не вся жизнь. Ты относишься к нему слишком серьезно.
— Зато ты слишком серьезно относишься к своей маленькой фальшивой семье, которая знай себе повторяет, как сильно любит своего «спасителя».
— А ты, Лав?.. Никакого гребаного рва нет. И ты не беспомощная принцесса. Тебе в голову не пришло позвонить и спросить, как у меня дела. На что ты рассчитывала? Как нам теперь договориться?
Увы, у меня нет родительских прав.
