и на ней перебрались на остров.
Из двух открытых пушечных амбразур шли волны турецкого храпа. Пока все чудесно.
А вот еще Боженька послал пластунам подарок. На длинной веревке сушатся с десяток османских мундиров. Очень они нам пригодятся: чучела наделать и как горючий материал, пожечь чего. Пока сложили в лодку. Свою одежду тоже. Жердями подперли ворота форта, к длинным палкам привязали веревку. Конец протянули до воды, чтоб, не показываясь, утащить жердины в озеро. Пошептал в ухо Грицу, чтоб подсадил меня на крышу и отогнал лодку в тонкую полоску камышей слева от острова и ждал меня там. Ночью никто никого искать не будет, а как успокоится – уплывем.
– И следов, следов натыкай, хоть не козлиное, но все ж копыто. Как Гамаюн начнет, зови его к лодке.
Двигались неспешно, практически беззвучно, как будто и нет трех десятков головорезов в трех шагах. Забрался Григорию на плечи, забросил шнур с револьвером за спину, но когда он встал в полный рост, доверху я не достал. Спасибо турецким мастерам, камни по размеру не подбирали, было за что зацепиться, и Гриц снизу подставлял ладони под пятки. Наконец пальцы почувствовали край. Осторожно подтянулся, закинул ногу и замер. Батько Швырь предупреждал, что турки мастера делать крепости и такие вот небольшие укрепленные места. Крышу часто делают каменную, чтоб с нее тоже можно было стрелять. Так и здесь, плоскую крышу ограждал каменный барьер выше пояса. К ненавистному столбу с деревянными ступеньками-перекладинами натянута кисея. Под ней с комфортом, то есть на матрасе с подушками, возлежал человек в турецком исподнем. Наверное, офицер. А кисея – чтоб комары не тревожили. Как задушить стоящего или сидящего сзади, сбоку, спереди, я знал, но как-то самому не приходилось. Показал Грицу, чтоб не торопился. Осторожно откинул полог, отодвинул в сторону турецкий револьвер (так себе модель), одной ладонью закрыл рот и нос, предплечьем другой руки навалился на горло османа. Ну и не сильно-то он сопротивлялся. Передал Грицу тюфяк и подушки, затем и покойного офицера с его пугачом, показал, чтоб положил так, чтоб голова была в воде. Все, теперь самая трудная и шумная часть: сломать перекладины и поджечь сигнальный костер на площадке, венчающей столб. Или наоборот, как пойдет.
Как я ненавидел этот столб, ведь, когда с горы впервые увидел турка, поверил, что он летал, а не на столбе сидел. Что говорить, несмотря на восточную расслабленность, турки мастера прекрасные, строители хорошие и воины отважные, умелые и беспощадные. Сколько они кровушки казачьей пролили, а уж душ христианских по всему свету загубили – и не сосчитать! Никогда мира между нами не будет. Когда открытой войны нет, они Кавказ настропаляют, татар крымских, к степнякам постоянно с подарками подъезжают. «Русский царь – собака, чужой вам. Султана турецкого вы дети, он любит вас, не забывает, каждый намаз Аллаха за вас просит, вот денег вам передает». Ну и в таком духе. И те, как дурачки, забыв все милости царя-батюшки, опять скачут русскую кровь лить. Снова «Алла» над христианской землей летит. Только казаки тоже не за печкой растут, и у каждого свой счет к басурманам имеется. Мы его не забываем и прощать никого не будем. Перекладины в столб хитрым способом врезаны. Если наступать – не выскочат, а если сбоку – выбивать можно. От времени рассохлись – выбью без особого труда. Где ладонью, где ногой. Выбитые перекладины складывал на сигнальный костер. Конечно, ступеньки можно восстановить, но так мы обозначим запрет, наложенный нечистой силой. Для чего? Пока для страха, его нужно вырастить до ужаса, чтоб перед ночью начиналась трясучка. Слишком их много. Не одолеть без потерь. Своих мне терять нельзя, и сербы не дурачки, нас телами прикрывать не будут. Как не планируй, сшибка непредсказуема. Пуля – дура, как говорил не любивший казаков Александр Суворов. Лучший из русских генералов.
Когда сотня, ну пусть полсотни винтовок выстрелят, какая-нибудь да попадет. Здесь арифметика иная. Один против троих на саблях я могу победить, вдвоем против шести – с трудом, трое против девяти – вряд ли, семь против пятидесяти – верное поражение. С огнестрельным оружием шансы победить в три раза ниже, но это в открытом бою. Я должен построить дело так, чтоб до открытого боя вообще не дошло.
Отсыревшая от ночной влаги трава не хотела гореть. Раскаленные звездочки кремня рождали оранжевые полоски, не хотевшие бежать в гущу травы и веток, а опадавшие черными ниточками пепла. Пришлось оторвать кусок кисеи, такой нужной для Батьки Швыря. Прозрачная кисея – это не грубая толстая ткань. Из нее прекрасные запалы получатся. Убедившись, что теперь не погаснет, снаружи разгорающегося костра колодцем выставил бывшие перекладины. Отлично, сейчас запылает! Осторожно спустился по столбу, цепляясь за выемки от перекладин. Перед спуском с крыши вовсю завыл по-волчьи. Тут же в ответ донесся вой со стороны казармы и из камышей. Еще тишину ночи наполнили ржание и топот лошадиных копыт. Крики, несколько выстрелов. В форте глухая возня, панические удары изнутри в ворота. Били, по-моему, прикладами, но прочные ворота не поддавались. Выстрелы в никуда через открытые амбразуры. На хребте тоже загорелся огонь, значит, костры – сигнал тревоги. Пора в воду.
Цепляясь за берег, поплыл по течению мимо голого османа, лежавшего на берегу так, что голова скрывалась под водой. На его обнаженных ягодицах лежал револьвер. Гриц выбрал мягкий вариант, без ненужного пока унижения.
Лишение возможности дышать – излюбленный метод шайтана. Повешенные и утонувшие мусульмане в рай не попадут, они навсегда будут слугами дьявола.
Вот и веревка, привязанная к жердям. Костер пылает вовсю, горит и сама площадка. Крики со стороны казармы, подкрепление подошло довольно быстро. Сейчас приплывут. Лодок тоже нужно их лишить со временем. Упершись в берег, потянул за веревку. Жерди упали, из распахнувшихся ворот выскочили полуголые солдаты, на двоих горела одежда, они кинулись в воду, видать, с испугу что-то подпалили внутри. Жерди, которые словно сами по себе скользили к воде, привели османов в ужас. Они стали стрелять по жердям. Пороховой дым, подсвечиваемый огнем, мечущиеся тени рисовали причудливые картины, но, господа, прощайте, мне пора. Течение тащило меня вместе с жердями в темноту, дальше от криков и суеты. Вон Гриц высекает кресалом искры, подает знак, обозначает свое место. Веревку вокруг пояса – и к камышам. Переждем, пока успокоится, и к своим.
Перед рассветом, когда туман накрыл озеро, вернулись. Хлопцы ждали, увидев всех троих, развеселились.
– Может, колыбельную, чтоб слаще спалось?
Восемь глоток
