избежала засады, устроенной лордами, желавшими завладеть Аквитанией, принудив ее к замужеству. Во время заточения на Сицилии Джоанна боялась, что ее постигнет такая же судьба. Денизе, Хавизе и Изабелле Маршал не требовалось богатое воображение, чтобы представить себя на месте Иды де Лоррен, если бы им повезло меньше. Беренгарии внушал отвращение и поступок Рено и он сам, но она уже знала, что королева не вправе поддаваться эмоциям, и вместе с Алиенорой и Джоанной поприветствовала нового ценного союзника Ричарда.
Рено стал почетным гостем за ужином, за которым последовали развлечения. Он ценил красоту и открыто восхищался Джоанной, чем Раймунд не менее открыто забавлялся, так как не сомневался, что его жена способна управиться с Рено де Даммартеном. Джоанна любила флиртовать, и замужество не изменило этого, но она не собиралась предаваться этому приятному занятию с человеком, считавшим жену собственностью, для приобретения которой все средства хороши. Рено был далеко не глуп и вскоре понял, что под безупречной любезностью графини Тулузской таится насмешка, и это сделало ее еще более желанной: он любил преодолевать трудности. Однако с его стороны это была только забава. Рено гордился своим безрассудством, но не был настолько безумен, чтобы всерьез пытаться соблазнить сестру своего нового сюзерена, английского короля.
Остаток вечера он провел, обсуждая с Ричардом тактику боя, впечатляя своим бахвальством молодых лордов вроде Отто и Уильяма Лонгспе и обмениваясь воспоминаниями с товарищами, разделившими с ним бдение у смертного одра Генриха. Разговор неизбежно свернул к чуду Ричарда: даже его врагов восхищало то, что Львиное Сердце сумел построить такой внушительный и мудреный замок всего за два года.
Вскоре Ричард обнаружил, что Рено неплохо осведомлен о замке Гайар, поскольку французы пристально наблюдали за его строительством. Даммартен даже слышал о «кровавом» красном дожде, неожиданно накрывшем крепость.
– Большинство людей увидели бы в нем знак грядущих бед, – сказал он. – Как ты удержал работников от ужаса, сир?
– Сказал, что это не дурное предзнаменование, а наоборот, предвестник победы, означающий кровь наших врагов. Не в обиду будет сказано, – иронично сказал Ричард, – но я предсказал, что это будет французская кровь.
– Никаких обид, – так же иронично ответил Рено. – Конечно, французский король счел это знаком гнева Господня против Анжуйцев. Он просто в бешенстве из-за твоего нового замка, милорд. Разгневан тем, что ты посмел построить его на границе с французским Вексеном. Считает это преднамеренной провокацией.
– Надеюсь, что так, – беспечно сказал Ричард, и Рено ухмыльнулся.
– Не сомневаюсь, что Филипп провел из-за него несколько бессонных ночей. Он часто разглагольствует о нем, проклиная тебя и обещая разрушить замок. Клянется, что возьмет его, даже если стены будут сделаны из железа.
Ричард откинулся на спинку кресла, встретился взглядом с Андре и тихо сказал:
– Он облегчает нам задачу. Все равно что бить острогой рыбу в садке.
Король знаком попросил тишины, поскольку хотел, чтобы никто в зале не пропустил мимо ушей того, что он собирается сказать. Чем больше людей услышат, тем вернее его слова дойдут до французского короля.
– Граф Рено только что сказал мне, – громко объявил Ричард, – будто французский король похваляется, что возьмет замок Гайар, даже если его стены будут сделаны из железа. Ну а я могу удержать его, даже будь его стены сделаны из масла.
* * *
Едва вернувшись в Пуатье, Отто получил срочный вызов от дяди. Он тут же выехал, и холодным апрельским вечером достиг нового поместья Ричарда на острове Андели. К своему удивлению, рядом с Ричардом в большом зале он увидел епископа Линкольнского – Отто знал, что Гуго д’Авалон не в почете у короля. В прошлом декабре Ричард потребовал, чтобы английские бароны предоставили ему три сотни рыцарей для службы в Нормандии. Отказался один только Гуго, настаивая, что церковь Линкольна не обязана военным служением королю вне пределов Англии, и Отто знал, что неповиновение прелата привело Ричарда в ярость. Однако сейчас они сидели рядом в совершенном согласии. Отто хотелось бы знать, как эти два волевых человека разрешили свои разногласия, но пришлось ждать до вечера, прежде чем его любопытство было удовлетворено.
Она стояли возле распахнутого окна солара и смотрели на «прекрасную дочку» Ричарда. Моросил легкий дождь, и бастионы замка Гайар укутывал призрачный серый туман. Крепость казалась Отто твердыней, плывущей по небу сквозь облака – величественная заколдованная крепость, которая никогда не падет перед тем скорпионом, сидящим на французском троне. Оглянувшись на дядю, Отто понял, что Ричард думает о том же.
В ответ на вопрос племянника о присутствии Гуго Ричард восхищенно качнул головой:
– Этот человек отличается от всех, кого я до сих пор встречал. Он ничего не боится, даже гнева короля-анжуйца. Когда он прибыл в замок, я собирался на мессу в королевскую часовню, вместе с епископами Даремским и Илийским. У меня не было настроения приглашать д’Авалона, и когда он приблизился и попросил поцелуя мира, я прошел мимо. Но он настаивал и заявил, что это моя обязанность, ведь он проделал такой долгий путь, чтобы посетить меня. Я ответил, что он не заслуживает моего поцелуя. И ты представляешь, что он тогда сделал? Вцепился в мой плащ и начал меня трясти со словами, что поцелуй принадлежит ему по праву, и отказ не принимается. Так он получил свое лобзание и мое прощение, ибо смелость заслуживает награды.
Отто улыбался – он тоже уважал смелость.
– Зачем ты послал за мной, дядя? Французский хорек снова мутит воду?
– На этот раз дело не во французском хорьке, а в твоей родине. Пару недель назад меня разыскал граф Эмичо Лейнингенский – ты наверняка захочешь поговорить с ним позже. Некоторые князья убедили Филиппа Швабского предъявить права на германский трон, и в прошлом месяце, в Эрфурте, избрали его королем Германии.
Отто не знал Филиппа, поскольку с пяти лет жил в Англии и Нормандии. Он не сомневался, что Генрих горит в аду вместе с двумя своими братьями – оба были убиты, причем одного прикончил муж изнасилованной им женщины. Но как говорили Отто, Филипп, самый младший, не разделял пристрастия старших братьев к жестокости и их пренебрежения к закону – единственный принц Гогенштауфен, чьи руки и совесть не были запятнаны кровью. Но это не означало, что Отто хотел бы
