едва всунешь. А наши опять же все прикрыты. Один лишь дотянулся-таки до мяча и в таком трудном положении паснул мне. И я с ходу — хрясь! Вратарь и за линией не достал! Ирландцы по траве катаются, рыжие свои космы рвут на себе. А стадион гремит, словно… словно… уже не знаю, как гремит. Пожалуй, как лопнувший мяч. Не опишешь, братишки! Ради того одного, чтоб так гремело, и возился я, ровно дурень, с футболом — и дождался. Это ничем не заменишь. Угу! А вот Пеле, уж ему сколько гремело, как он разрыв сердца не получил? Ведь страшное дело, скажу вам, братишки!
Потом по городу ходил будто президент. «Вон он», — девчата друг дружке шепчут. «Я самый!» — прохожу небрежно мимо, топаю на главную площадь. Зайду в ресторан — через секунду столик уставлен питьем и закусками. Официанты кланяются. Местные боссы здороваются со мной, спрашивают сердечно: «Как самочувствие?» — «Отлично», — отвечаю, если захочу. Стоит ли садиться с ними да объяснять международное положение, боссы и без меня разбираются в международном положении. Что в Ирландии террористы действуют. А мы их разве не побили? «В следующем матче тоже забьете?» — «Не стану обещать, — важничаю, — что я могу без коллектива?» А все думают, что фасоню и прикидываюсь скромником. Да так оно и было.
В то самое время познакомился я с профессорской дочкой. Походил с ней за ручку по площади, по пятачку, но без дополнительности. Выжидал момент, ишь. Так и не дождался, с большого-то ума. Уж профессор сам ко мне подошел, сам заговорил: «Заходите к нам домой, познакомимся». — «Можно, — отвечаю, — велик ли труд познакомиться». Важничаю. Как ни важничал, дочка его ко мне подскакивает, я диктую условия, словно Крум, хан такой был, срубил головушку бедняге Никифору. А девонька уж была, братишки! Слеза и огонь! Метель-метелица, одно слово. Эх, не выгорело дело… С чево? А вот почему… Вбил я дурь себе в голову. Стал думать, что и дальше стадион будет греметь и такие вот барышни подворачиваться. Сопляцкие рассуждения. Только взялся греметь стадион, хватайте, братишки, удачу за шкирку и сматывайтесь! С того матча десять лет жду, а не гремит. Даже не чихнут. Ну, тогда профессор, тоже мне растяпа, в дверях встречает: «Прошу разуваться». Новый ковер, ишь, купили, и потому просят разуваться. А мне, только попросят разуться, дурно делается. Дома всю жизнь приходилось разуваться, отец в ночную смену работал, днем спать был вынужден. И я, чтоб не топать, разувался. А тут-то! Победитель ирландцев — в носках? Вскипел я: «Не выйдет, профессор, разуться. Носки у меня рваные, плохое впечатление произведу. Уж загляну к вам другой раз, когда ковры выбивать будете». Вот так, братишки, заявил ему! Показал спину да испарился. А носки-то у меня целехонькие были. Чего мне стоило разуться? Мать честная! С тех пор осложнилась моя жизнь, как положение на Ближнем Востоке. Разувайтесь, братишки, послушайтесь меня, разувайтесь, пока есть момент! Ирландцы-то нас все-таки выбили на своем поле, ни мы, ни террористы не остановили. Выиграй мы там, я, может, собрался бы с духом да извинился перед профессором. Ну ладно. С того матча у меня только пиджак остался, приволок оттуда. Красный такой пиджак, с эмблемой, носить его не ношу. Криклив он, простачкам такой носить. А мне чего выставляться?..
В нападении только Гоша, «десятка», первой молодости. Его к нам тренер привел за собой. Гоша рассчитывает, что поиграет здесь и его приметят. Не знаю, вдруг и получится так. В футболе все бывает. Только вот не крутятся около нас спецы из ведущих команд. Мы, как говорится у журналистов, не на гребне волны. В моде другие команды зоны. Там играют молоденькие ребята, нетерпеливые, неопытные. Из них и выбирать будут. Сперва мне казалось, запросто мы их одолеем, этих цыплят, едва понюхали футбол и уж считают, будто им море по колено. Но не идет у нас игра. У каждого техники в избытке и опыт есть, и вот такие парни, стоит мяч получить, гонят его десяток метров, бить не бьют. Почему? Пожалуй, нет у нас в игре нерва, нет желания. Команда наша напоминает мне мужчину во втором или третьем браке. Все ясно, нет непредвиденных положений, никаких протуберанцев. Игра течет нормально и скучновато. А без неожиданностей, нервов, провалов — и брак и футбол безвкусны, в тягость становятся.
У нас многие не смирились: Боря, Илья, Коце, Данчо, Митя Пробка. Пробкой его здесь окрестили, хоть с больших стадионов мы пришли сюда уже с прозвищами. Низковат наш центральный защитник, но выпрыгивает ловко и вдруг, словно пробка из воды. Удивительно, что не женился он еще, уж очень любит вкусно поесть. Постоянно бормочет над котлетами, которыми нас пичкают:
— Вот женюсь-ка и слиняю. Что наша жизнь? Котлеты. Женят они меня.
В городке свадьбы в общем-то редкость. Нет девушек. Просто нету. Красавицы все повыходили замуж, горняки их прячут по домам, не разгуляться. Есть несколько разгульных, обязательно такие появляются около мужчин, играющих за деньги, но увидишь прокуренные улыбки тех дамочек, противно и заговорить. Имеется тут и техникум, но, батеньки, не дай бог поклеить какую студенточку! Преподаватели и преподавательницы целым роем бдят день и ночь над ними, в порошок тебя сотрут перед общественным мнением. А общественное мнение, особенно в малых городках, сила великая! Согласно этому мнению футболисты будто созданы нарочно для того, чтоб разбивать жизнь невинных созданий.
С нами водится только Сия Белокурая. Ее муж работал прежде в тотализаторе и загремел. Был тихий-мирный человек, но захватила его горячка азарта. Ставил большие деньги, сначала свои, потом из кассы начал вытягивать, надеялся, что выиграет и вернет. Но есть ли логика в том тотализаторе? Сплошная мгла, недаром его выдумали большие головы. Лишь туманить простачков. Схватил Сиин муж на полную железку, двенадцать лет ему влепили. Одна у Сии отрада — дочурка. Вся команда ей подарки покупает. Сия часто плачется, что складывать некуда, набили комнату. К Белокурой никто не смеет прикоснуться. Водится она с нами, ходит в кино, в ресторан, по квартирам собираемся. Развеселится она порой, но границ приятельских никогда не перейдет. Мы впрямую не заключали соглашения, но вроде как существует договоренность не приставать к Сии, пусть сама кого выберет, ежели пожелает. А попробует кто-то силком, то наверняка она с нами расстанется, уйдет с ней тот кусочек красоты, что предлагает нам жизнь в городке. Постоянно подмечаю, Сия страдает, убивается, разрывается между супружеским долгом и нерадостной перспективой на будущее. Двенадцать лет — страшный срок, никому не вытерпеть. И чего ради?
