с дюжину антибиотиков.) Критский аптекарь посоветовал экстракт из трав; моя теща прислала из Южной Англии порошок, который доктор прописал ей от энтерита. Ветеринар из Афин сказал, что это точно сальмонелла, но отказался осмотреть Луиджи. Наконец, я раскошелился на двести долларов за некое розовое лекарство. Ничто не помогло. Еще один ветеринар — который тоже отказался осмотреть Луиджи — сказал, что это наверняка глисты, и не велел давать ему пить в течение пяти дней, а затем велел дать желтую капсулу, размером с куриное яйцо, которую Луиджи отказался принять. Не помог и мясной бульон, который посоветовал местный доктор из Халкиса. Что же случилось с бедным Луиджи, dottore?
— Так он все время здесь живет? — спросил я.
— Да. Кроме тех часов, когда выступает на манеже.
— И что он там делает?
Юный итальянец рассмеялся:
— Что делает? О, Луиджи — это звезда! Это гвоздь нашего шоу! Все любят его. Вы увидите его на следующем представлении.
Между тем Луиджи держал цепкой хваткой мою правую лодыжку и по-прежнему взирал на меня снизу вверх. Что скрывалось за этой маской, о чем хотят поведать мне его прозрачные умные глаза?
— Стало быть, он работал все время на протяжении своей болезни?
— Да. Ему было бы грустно, если бы он не выходил на манеж, доктор. Люди идут на него, ждут именно его.
Я вспомнил цирковые афиши, которыми был облеплен весь город. Они изображали кинг-конгообразное существо, которое стояло на верхушке циркового шатра вдвое меньше себя ростом и зверски скалило зубы. Горилла, вцепившаяся в мою лодыжку, была и в самом деле похожа на Кинг-Конга, но размером была со взрослого самца шимпанзе.
— Я бы хотел внимательно осмотреть его, — сказал я.
Итальянец поджал губы и повел плечами.
— Попробуем, — сказал он. — Но должен сказать, что он может повести себя — как это по-вашему — неуклюже.
Тут Луиджи отцепился от моей лодыжки и, освободив таким образом руку, сильно толкнул меня в область солнечного сплетения. От боли я согнулся пополам, и голова, естественно, наклонилась вниз к горилле, чем та и не преминула воспользоваться, схватив пук моей и без того не слишком-то шикарной шевелюры и выдрав с корнем. Восстановив наконец дыхание, я выпрямился. Луиджи по-прежнему сидел на корточках у моих ног. Выражение его глаз осталось неизменным — или все же изменилось? У него и в самом деле глаза блестели — или это мое воображение? Как бы там ни было, он не выглядел ни раздраженным, ни обиженным.
— Ах ты, безобразник, Луиджи, — сказал Пальмони и легонько шлепнул гориллу меж лопаток.
Луиджи выпрямился… И теперь уже итальянец подпрыгнул от удара в солнечное сплетение.
Луиджи бросил на меня взгляд — да, можно было сказать с уверенностью, его глаза сияли! Стоящий позади меня папаша Пальмони вновь стал стучать колышком от палатки по железным прутьям, надеясь этим призвать Луиджи к порядку. Какое там! Горилла мигом вскочила на ноги, метнулась к двери, молниеносно просунула руку меж прутьев, выхватила у хозяина колышек — и скакнула назад, размахивая трофеем как фельдмаршальским жезлом.
— Porca Madonna![39] — выругался старик.
— Луиджи, отдай мне это, — сказал его сын по-итальянски.
Луиджи отреагировал на это так: стукнул юношу сначала по одной ноге, потом по другой, а затем резким движением спрятал «жезл» под кучу соломы и уселся у моих ног со спокойным, невинным видом существа, которое и мухи не обидит. Пальмони-младший, корчась от боли, прыгал то на одной, то на другой ноге.
— Maledetto sia![40] — прошипел он. — Вы считаете, что его возможно осмотреть, dottore?
Я проделал слишком длинный путь до Луиджи и уехать, оставив его в беде, казалось немыслимым. Использование транквилизатора могло бы замаскировать важные симптомы — в частности, Луиджи никак не отреагировал бы, когда при выстукивании я нащупаю больное место. (Правда, еще неизвестно, как он мог отреагировать — возможно, выбил бы мне все передние зубы, с прискорбием констатировал я.) Но у меня было тайное оружие, и теперь настало время пустить его в ход. Я сунул руку в карман и вытащил оттуда пакетик, который купил в аэропорту Хитроу. Вскрыв его, я извлек и развернул одно из тех хитроумных средств, которые оказались бы незаменимыми в руках Сигурни Уэвера — помните его книгу «Гориллы в тумане»? Я вытащил и дал Луиджи посмотреть. Он оглядел это блестящими глазами, обнюхал, аккуратно взял большим и указательным пальцем и отправил себе в рот. Здоровенная горилла принялась с наслаждением сосать мятный леденец фирмы Фокса, а затем аппетитно захрумкала остатком. Между тем я медленно наклонился и, сперва погладив гориллу по голове, медленно отвел ей вниз нижнее веко, чтобы осмотреть конъюнктиву — она была бледнее обычного. Я сунул ему палец между губами и приоткрыл десну — также бледна. Луиджи вытянул руку ладонью кверху. Он просил еще конфету. Я дал ему то, что он просил, и продолжил обследование. «Хрум, хрум», — хрустел довольный и расслабившийся Луиджи, пока я считал ему пульс, а затем осторожно нажал ему пальцем на живот — нет ли опухолей или увеличения печени. Ничего такого. Горилла покончила с пятой конфетиной, а затем, сочтя, что я слишком скупердяйничаю, приподняла пальцем клапан кармана моей куртки и вытащила оттуда пакетик. Вот что значит образцовый пациент.
— Incredibile![41] — пробормотал юный Пальмони. — Что вы дали ему, dottore? Транквилизатор?
Я объяснил ему, что единственным штрихом информации по экзотическим животным, услышанным мною на университетских лекциях по ветеринарии сорокалетней давности, был рассказ ныне покойного профессора сэра Уильяма Уэйперса, одного из моих героев в мире ветеринарии, благодаря которому глазговская ветеринарная школа стала лучшей в стране. Он рассказал о своем открытии, что мятные леденцы Фокса (по-видимому, он придавал большое значение фабричной марке) очаруют почти любое живое существо. Он как раз занимался лечением малых кенгуру, отморозивших хвосты в Шотландском парке, и, как всегда, обращение с этими пугливыми созданиями в значительной степени облегчалось постоянным угощением оных прозрачными конфетками, похожими на кубики льда.
Окончив физический осмотр, я достал из другого кармана, до которого Луиджи не успел дотянуться, бутылочку для проб и взял пробу свежего кишечного продукта больного.
— О’кей, на сегодня достаточно, — сказал я и ласково погладил Луиджи, который только что расправился с последней конфетой, по стриженной «ежиком» макушке.
Он снова поднял на меня глаза и — нанес мне в коленную чашечку боковой удар левой, да так, что, пожалуй, выбил бы ее к противоположной стене комнатенки. Корчась от боли, я открыл
