дверь и выскочил наружу.
Вернувшись в фургон циркового босса, я хлопнул стакан граппа — виноградной водки — в награду за все мучения, принял таблетку понстана, потер ноющую коленную чашечку и сказал Пальмони, что мне срочно, пока проба на анализ еще свежая, необходимо найти лабораторию или, по крайней мере, микроскоп.
Это оказалось не так-то просто. Пальмони-младший отвез меня в город. Было время обеда, и госпитальная лаборатория оказалась закрытой. У первых двух встреченным нами ветеринаров не оказалось микроскопов, а у третьего таковой был, но в нем отсутствовали линзы. Понятное дело, такой инструмент годился только гвозди забивать. Наконец к трем часам мы нашли у одного практикующего врача роскошный медный микроскоп XIX века. И хотя он служил не научным прибором, а украшением приемной, тем не менее оказался в полной исправности. Доктор достал мне из ящика стола половинку стекла. Я положил на нее пробу, взятую на анализ, добавил пару капель соляного раствора и размешал пробу иголочкой, прежде чем поместить ее под маломощные линзы антикварного прибора. Я вперил взор в окуляр и стал вращать большое медное колесо. Диск отраженного зеркальцем света, проникавшего в окно приемной, стал ярче, и в фокусе показался набор предметов, похожих на всякий мусор, прибитый к берегу приливной волной. Я мог видеть длинные нити непереваренной растительной ткани и один-два предмета, похожих на сдувшиеся мячи для регби — яички глистов; но, похоже, не они были причиной хвори. Было несколько изящных зернышек пыльцы и одноклеточное существо, похожее на яичницу из одного яйца на сковородке. Это была амеба, но, присматриваясь к ней в течение нескольких минут, я убедился, что она движется слишком медленно для болезнетворной Entamoeba histolytica — к тому же в ней было, в отличие от последней, ярко выраженное ядро, а не поглощенная красная кровяная клетка. Я пришел к выводу, что это безобидная кишечная амеба — постоянный квартирант кишок гориллы, да и человека тоже. Я подвинул стеклышко и стал изучать следующее поле. По световому диску проплыла небольшая флотилия круглых суденышек — ну точно уэльские рыбачьи лодки из ивняка, только без команды. Я снова подвинул стекло и поймал их в поле зрения. Овальные, с мерцающим корпусом, они хаотично двигались вперед, наталкиваясь друг на друга, точно надувные прогулочные лодки на пруду. Множество, дюжина за дюжиной. Вот они-то и были предметом моих поисков. «Лодки» эти были простейшие одноклеточные паразиты, двигавшиеся с помощью рядов «весел» — так называемых ресничек, которые и придавали «суденышкам» мерцающий вид при движении. Старый знакомый — Balantidium — я прежде не раз встречал его у гиббонов, шимпанзе и прочих обезьян. Он-то и был причиной болезни Луиджи.
Я попросил Пальмони взглянуть в микроскоп и растолковал ему, что это за организмы и с чем их едят.
— Луиджи поправится в три дня, — заверил я юного итальянца. — Все, что нам требуется, — лекарство, которое наверняка найдется в любой аптеке Халкиса.
Вернувшись в цирк, я предупредил семейство Пальмони, что Balantidium — крайне заразное чудовище и легко передается не только обезьянам, но и людям.
— Так, пожалуйста, посмотрите и остальных наших животных, dottore, — сказал папаша Пальмони, к которому мигом вернулось владение английским. — С ними как будто ничего серьезного, — но прежде поглядите наше представление. Через десять минут начнется.
— Луиджи не должен работать до полного выздоровления, — сказал я. — А главное, он может перезаразить вам всю публику, если войдет с нею в контакт.
Цирковой босс откупорил бутылку монтепульчано.
— Пусть будет так, как вы сказали, dottore. Ну, теперь пропустим по стаканчику доброго винца! — И то сказать, было очень к месту: коленка у меня по-прежнему нещадно ныла.
Шоу оказалось средней руки. Рваные чулки, поношенная конская сбруя, скучные клоуны и густой прилипчивый запах попкорна. Затем, к моему изумлению, занавес открылся и на манеж выскочил, шатаясь, точно пьяный, взрослый жираф, погоняемый арабом. Хромая на заднюю ногу, сильно перепуганное создание доскакало до центра, подняло голову и посмотрело вертикально вверх — явный признак стресса у этих животных, — неуклюже повернулось на хромой ноге и мигом кинулось назад за занавес, оттолкнув в сторону сыплющего проклятия араба. При виде этого зрелища меня объял страх, который сменился гневом, когда мгновение спустя на манеж выбежала девушка в униформе «белого охотника» — куртке-сафари и шляпе топи, — ведя на поводке скачущего Луиджи. Под звуки изношенной фонограммы «Вольного стрелка» она гоняла гориллу по низенькому деревянному барьеру, отделявшему манеж от зрительских рядов. Луиджи без устали носился, вытягивая руку навстречу сидевшей в первом ряду публике; при этом из него вытекало содержимое кишечника. Вдруг он спрыгнул с барьера и рванулся по деревянному спуску между рядами, увлекая за собою белую охотницу. Тут откуда ни возьмись показались служители цирка, несколько пар рук схватили цепочку Луиджи и увели за занавес.
Я тут же отправился разыскивать семью Пальмони. Отец и сын занимались конями, готовясь к финалу.
— Синьоры, я же сказал, что, пока Луиджи не выздоровеет, он не должен работать на манеже!
Юноша снова одарил меня улыбкой полумесяцем.
— Так он же не работает, доктор. Он выступает, как вы сами видели. Разве это называется — работает?
— Да посмотрите же, он загадил весь барьер и весь проход! Я же объяснял вам, что эта зараза очень прилипчива. И поймите же наконец — ему нужен покой, пока не оклемается.
Оба моих собеседника пожали плечами.
— Доктор, как бы вам все это объяснить? — сказал сын. — Шоу-то не отменишь.
— Значит, придется, если вы хотите, чтобы я помог вам. Вы что, не понимаете, что это редкое, ценное животное исчезающего вида? Такое за тысячу миль нельзя подпускать к цирку!
— Но мы же заботимся о нем, доктор. Мы делаем для него все лучшее. Не то что эти черномазые в Африке, которые едят горилл. А здесь у нас он в безопасности.
У меня не было слов. Я вышел из шатра. Ветер кружил метель из бумажного мусора, а над темнеющим морем жалобно кричали чайки. Позади меня раздавались глухие удары барабана, возвещавшего о том, что начался финал.
Но вот представление окончено, сняты костюмы и смыт грим. Пальмони-младший повел меня посмотреть остальных животных. Мы начали с обезьяньего фургона, откуда, как и в прошлый раз, вырывались душераздирающие звуки потустороннего мира. Когда Пальмони в конце концов утихомирил обитателей преисподней, постучав колышком от палатки по железным прутьям, я стал осматривать каждого шимпанзе. Итальянец открывал одну за другой дверцы клеток, за исключением той, где сидел рассерженный самец, и я входил туда, осматривая животное. Это было похоже
