Хенрик пребывал в полузабытьи, когда поезд внезапно остановился. В вагон стали набиваться поляки, это было понятно по говору. Значит, они уже на территории Польши, где бедность — страшней, чем где бы то ни было в Европе. Единственное что утешало его, это осознание того, что он возвращается в Варшаву, не рискуя при этом угодить на виселицу или в ссылку.
Варшава, Варшава, Варшава, — выстукивали колеса, гулко спотыкаясь на раздолбанных стыках. Варшава — арена его первых приключений, бравурных юношеских спектаклей и сумасбродных выходок…
Теперь, по прошествии многих лет, вновь слушая родную речь, он испытывал волнение. Будто неведомая сила влекла его в отчий дом, в семью, к старым товарищам, к неисчерпаемому роднику немыслимого счастья, давным-давно затерянному в непроходимой сутолоке житейской суеты…
Всякие проявления тоски по родине всегда были чужды Хенрику. Но тут он вдруг почувствовал, как под самым сердцем скребется неведомый прежде голодный зверек ностальгии. Он стал вспоминать прошлое, как он любил прогуливаться от площади Трех крестов через Новы Свет прямиком к пригороду Кракауера. Он отчетливо видел себя на Дворцовой площади, у знаменитой колонны короля Сигизмунда. Он мысленно взирал на зеленый берег Вислы и видел, как там, на противоположном берегу, чернеют трубы Праги.
Как там было в той песне — уже и название ее забылось: пули градом пролетали мимо, их визг сливался с топотом обезумевших коней. Кровь струилась по мостовой, а он высоко нес знамя над крышами Пивнагассе — «bo na nim robotnicza krew»[18].
«Нас в бой ведет наш красный флаг — он цвета нашей крови…»
А вон там стоит зеленоглазая девчонка, худая, как тростинка. Она бьет в барабан, извещая начало атаки. Где ты теперь, Ванда, с соломенными волосами девушка из рабочего квартала Вола? Я тоскую по тебе. Дай мне руку, и мы вместе пойдем дальше. К собору Святого Йоганнеса, в самое сердце города, где когда-то была пивнушка под названием «У Фуггера». Она наверняка и теперь так зовется, если, конечно, ей посчастливилось уцелеть.
«У Фуггера» я встречусь с Анкой. 15 октября, в полдень. Эта встреча — сущее безумие! Как можно было назначать ее в такое время и в таком месте? Весь мир рушится на глазах. На Востоке бушует гражданская война. Троцкий захватил Казань. Эсерка Каплан стреляла в Ленина, ее товарищи по партии поднялись на борьбу против советской власти. На Западе полностью обрушен немецкий фронт. Кайзер бомбит Париж. Американцы овладевают городом Ипр. И при всем при этом Хенрик договаривается со своей младшей сестрой о встрече в пивной «У Фуггера» за чашечкой кофе с кусочком пирога… Анка — любимая сестра. Доверенное лицо всех одиннадцати братьев, прервавшая все отношения с одуревшим на старости лет отцом. Потому что этот старый скряга не пожелал выкупить своих сыновей и тем обрек их на верную гибель. Он допустил, чтобы их отправили в Сибирь, на свинцовые рудники Верхоянска, откуда живыми не возвращаются. Хенрик содрогался от одной мысли об этом, и потому не отцу телеграфировал он, а сестре Анке: «Встречаемся в понедельник, в полдень, у Фуггера. Обнимаю. Хершеле».
Хенрик много думал, в мечтах рисовал себе живописные картины предстоящей встречи.
В вагоне стоял сплошной мрак. Внезапно дверь вагона распахнулась и в проникшем из тамбура луче света показался проводник.
— Если вы хотите попасть в Варшаву, господин барон, — сказал он с сильным венским акцентом, обращаясь к Хенрику, — вам придется сделать пересадку в Катовице.
— В Катовице, говорите вы? — спросил Хенрик, очнувшись от тяжелого полусна-полузабытья. — Но расписанием это не предусмотрено.
— Война, господин барон, тоже не предусмотрена расписанием, — парировал проводник, не к месту рассмеявшись, — однако она идет. Если бы вы знали, господин барон, чего только ни происходит на свете, что никакими расписаниями не предусмотрено, вы лопнули бы от злости!
Тут в разговор вмешался человек, который дотоле оставался никем незамеченным. На нем была зеленая офицерская шинель, на носу его сидели очки с темными круглыми стеклами, какие носят слепые люди и которые придавали всему его облику особенное высокомерие.
— Вы еще юны и глупы, — безапелляционно заявил он, — на вашем месте я лучше бы на Луну отправился, в созвездие Плеяды, если угодно, только не в Варшаву!
Хенрик даже растерялся от этих слов, потому что слепой высказал вслух его собственные опасения.
— Много лет мечтал я о возвращении в освобожденную Польшу, — ответил он с неуверенностью в голосе, — почему же я не могу ехать в Варшаву?
— Потому что вы не найдете там того, что ищете, — ответил незнакомец с улыбкой усталости на лице, — у вас ошибочные представления, молодой человек.
— Откуда известны вам мои представления? — недовольно произнес Хенрик.
— Послушайтесь моего совета, — продолжал слепой, не обращая внимания на слова Хенрика, — и уезжайте лучше в Палестину!
— А сами вы почему туда не едете? — спросил Хенрик с раздражением.
Слепой неумело набил табаком трубку.
— Я не еду туда, — ответил он после паузы, — потому что я не еврей. Но будь я им, я непременно отправился бы туда, и к тому же — немедленно!
В вагоне повисла неловкая тишина: этот таинственный слепой четко определил принадлежность Хенрика к евреям, притом что тот говорит на безукоризненном немецком языке. Не будь он даже слеп, это трудно было бы сделать, потому что внешне Хенрик был похож скорее на американца.
— Поляки, будь их воля, — прервал молчание проводник, — уничтожили бы всех евреев до одного. Разве не так?
— Вы точно знаете, чего хотят все поляки? — взорвался Хенрик. — И вы, конечно, причисляете себя к тем, кто жаждет именно этого?
— Я поляк, — вместо проводника ответил парень, который молча сидел возле двери с полузакрытыми глазами. На нем были кожаная куртка и добротные кулацкие сапоги, которые доставали до самых его колен. — И я готов подтвердить слова кондуктора. Если что-то и объединяет всех нас сегодня, так это ненависть к евреям.
— Наверное, есть такие поляки, — попытался слепой немного смягчить неловкость трудного разговора, — но есть и другие. Разве же не так?
— Есть такие поляки и есть другие, говорите вы? — Хенрик, перешел в наступление. — Все это вздор! Есть спекулянты и есть неимущие. Есть зажравшиеся и есть голодающие. И не важно — евреи они или христиане. А прежде всего, есть мошенники, которые натравливают неимущих и слабых друг на друга, чтобы легче управлять ими.
— Ого, да вы прямо-таки ленинист, как я посмотрю. — Человек в синих очках весь подался в сторону Хенрика. — Нынче это в моде — молиться на него. Только поостерегитесь, молодой человек, потому что и Ленин вынужден заигрывать с народными массами. Значит, в один прекрасный день и он начнет расправляться с евреями.
— С чего вы взяли, что я ленинист? — спросил Хенрик, стараясь держать себя в руках. — Вы тут изображаете из себя эдакого провидца.
