Смолистый запах кедра дразнил его ноздри. Пруденс развесила пахучие ветки над каждой дверью. Себастьян огляделся вокруг, впервые в действительности увидев замок со времени возвращения.
Холл теперь ничем не напоминал тот увешанный паутиной ужас, которым был еще неделю назад. Пол был чисто выскоблен и вымыт. Плетеный коврик лежал перед камином. Два кресла уютно расположились на нем, приглашая обменяться секретами.
Нежная забота Пруденс открыла древнюю красоту мебели тяжелого дуба и вишневого дерева. Прикосновение ее любящих рук было повсюду.
Кроме него. Себастьян вонзил нож в пудинг, разрезая засушенное мясо, и обнаружил, что оно обуглилось даже внутри.
Если Пруденс все еще будет в замке, когда наступит весна, размышлял он, она украсит его цветами: жасмином, жимолостью, колокольчиками. Для него жизнь без их дурманящего аромата и без нее была невыносимой. Словно в ответ на его мрачные раздумья небо угрожающе раскололось раскатом грома.
Пруденс вернулась с кухни, неся тарелку с соленой олениной и нарезанным хлебом. Себастьян отмахнулся от оленины и проглотил кусочек пудинга.
— Себастьян, я не настаиваю, чтобы ты ел это.
— Мне нравится.
Пруденс вновь робко попыталась выразить свой протест, но он так яростно взглянул на жену, что она боязливо отступила к другому концу стола. Она старалась не смотреть, как он с трудом проглатывает каждый кусок жесткого пудинга, запивая его большим глотком эля.
Пруденс играла камеей, скалывающей на груди ее кружевное жабо. Себастьян отчаянно боролся с собой, стараясь не смотреть на нее голодными глазами, но проиграл битву.
Свет свечей переливался в ее волосах, придавая им цвет красного вина, мерцающего в хрустальном бокале. Лавандовое шелковое платье подчеркивало белизну ее кожи. В своих грязных бриджах и пропитанной потом рубашке он чувствовал себя рядом с ней грубым крестьянином.
Пруденс подняла свой кубок.
— Джейми сказал мне, что двое французов спрашивали сегодня о тебе в деревне. Ты знаешь, почему?
Ее вопрос не удивил Себастьяна. Его лишь удивляло, что она так долго на задавала его. Возможно, она так же боялась ответа, как и он.
— Скорее всего — это бульдоги д'Артана. Старик дал мне две недели на то, чтобы я прислал ему формулу. Если Мак-Кей сдержит свое обещание, больше нам и не понадобится.
— А что Киллиан обещал тебе?
Себастьян поморщился от того, как она произнесла имя Мак-Кея. Нежность и уважение слышались в ее голосе.
— Помилование, — сухо ответил он. — Мак-Кей уехал в Лондон просить аудиенции у короля. Его Величество будет благодарен за предостережение о том, какую змею он пригрел в Палате Общин.
Губы Пруденс дернулись. Она и лаэрд Мак-Кей не могли бы придумать лучшего способа помочь Себастьяну, если бы даже провели в раздумье долгие месяцы.
Она поднесла ко рту вилку, чтобы скрыть улыбку.
— И что ты обещал ему взамен?
Себастьян выпил остатки эля.
— Тебя.
Ее рука замерла. Он поспешил нарушить молчание и, изучая подгоревшую фасоль с явным интересом, пояснил.
— Поскольку у нас не было письменного согласия на брак от твоей опекунши, английский суд даст свое согласие на его расторжение без помех. Конечно, во избежание скандала тебе будет лучше убедить судью в том, что наш союз не был осуществлен.
— Какую причину я назову? — Голос Пруденс был странно равнодушен.
«Ну почему она так чертовски спокойна», — недоумевал Себастьян. У него возникло желание сломать что-нибудь. Он засунул в рот большой кусок хлеба и пренебрежительно ответил:
— Мне все равно. Скажи, что сочтешь нужным. Что я слишком громко храплю. Что недостаточно часто купаюсь. Что предпочитаю мужчин женщинам.
Пруденс надела очки. «О, черт, — подумал он. — Вот, начинается». Хлеб застрял у него в горле. Она поглядела на него поверх очков.
— Это правда? Себастьян нахмурился.
— Правда что? Что храплю? Дурно пахну?
— Предпочитаешь мужчин женщинам?
Он бросил на нее долгий взгляд из-под ресниц. Внезапно у него возникло желание поссориться и осуществить отчаянную потребность освободиться от путаницы мыслей и чувств. Себастьян испытывал это желание и прежде, но в задымленных тавернах и шумных пивнушках он мог подраться и таким образом дать выход своей дурной энергии.
Он выпутал рукоятку ножа из складок скатерти и мгновенно нашел повод для ссоры.
Себастьян схватился за край скатерти, опрокинув свой пустой кубок.
— Это ведь было твое платье, да? Розовое платье, в котором ты была у Кэмпбеллов в ту ночь, когда я ограбил тебя?
Пруденс неуловимо преобразилась. Она надменно и гордо взглянула на Себастьяна, превратившись из жены лаэрда-горца в герцогиню Уинтон.
— Клюквенное.
— Клюквенное? — заревел он.
— Платье было клюквенное, а не розовое.
Себастьян встал и сдернул скатерть со стола, обнажая уродливое, потрескавшееся дерево. Тарелки упали на каменный пол и вдребезги разбились.
— Проклятье! Я не требую от тебя портить свою красивую одежду для того, чтобы угодить мне. Ты думаешь, я не видел, как ты стираешь пыль своей нижней юбкой? Процеживаешь сливки через чулки? Я никогда не просил тебя об этом.
— Эта одежда не нужна мне здесь. Она непрактична. Мои старые платья вполне подходящи.
Себастьян потянулся через стол, поднял ее руки с колен и повернул к свету. Подушечки пальцев и розовые ладошки были покрыты жесткими мозолями. Кожа на руках потрескалась и покраснела от долгой работы.
Мускул на его щеке дернулся.
— Твои руки тоже были вполне подходящими. Взгляни на них теперь! Я помню их мягкими и белыми, как голубки.
Пруденс не отрывала взгляда от стола. Горькая слезинка выскользнула из ее глаз и покатилась по щеке.
Волна презрения к себе охватила Себастьяна, еще больше разозлив. Он сжал ее запястья.
— Черт побери, женщина! Я привез тебя сюда не для того, чтобы ты была моей рабой!
Она встала, выдернув руки.
— Тогда для чего же, Бога ради, ты привез меня сюда? Определенно, не для того, чтобы быть твоей женой! — Она хлопнула ладонями по столу и приблизила к нему свое лицо. — Чем тебе не нравятся эти руки? Они слишком грязные для тебя? Слишком жесткие? Не такие мягкие и белоснежные, как у Триции или Девони? — она протянула к нему руки. — Я горжусь ими. Они никогда не были более красивыми. Они не только подавали чай и перелистывали книги. Я благословляю каждый ожог, каждую мозоль, каждую трещинку на этих руках, которые трудились над тем, чтобы превратить этот заброшенный замок хоть в какое-то подобие дома для тебя.
