Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
— Главное — дешевых понтов не колотить, — поучал татуированный учитель, — будешь таким, какой есть. Но и в обиду себя не давай. Вишь — вон тот амбал, в полосатой майке, сто пудов первоход, как и ты, а как пальцы гнет, как под бродягу косит?! — Говоривший презрительно кивнул в сторону качка, который явно косил под крутого. — Это у него от страха.
Александр облизал пересохшие губы.
— Понятно…
— Деньги сбереги, — деловито напутствовал фиксатый, аккуратно складывая стотысячную купюру вшестеро. — Они помогут тебе грамотно прописаться на хате. Попросят на общак — обязательно отстегни. Может, потом семья какая тебя примет. И помни: тут, в тюрьме, каждый отвечает только за себя. Знаешь, какое главное правило? Не верь, не бойся, не проси. А о лавэ, которым ты меня подогрел, выручил, не жалей: вспомнишь еще не раз меня, спасибо скажешь.
Саша ни разу не пожалел ни о том, что «сборка» свела его с этим странным человеком, который пусть и небезвозмездно, но все-таки принял участие в судьбе первохода, ни тем более о двухстах тысячах рублях, отданных за подробную инструкцию по выживанию в условиях следственного изолятора.
Не верь, не проси
В справедливости главного арестантского правила он убедился довольно быстро.
Насчет «не верь» Александр уяснил себе уже на следующий день: следователь, который вызвал его на допрос, ласково увещевал — мол, если возьмешь на себя еще ту магнитолу, которую три недели назад украли с «Тойоты» в районе Коньково, и то колесо с «мерса», которое какие-то неизвестные сняли во дворе на Ленинском проспекте, твое чистосердечное признание учтется, и тебе обязательно скостят срок. Но как можно было верить словам следака? Ведь меру наказания определяет не следователь и даже не прокурор, а только суд.
Насчет «не проси» первоход также определился очень скоро: когда семидесятилетнему старику на «сборке» стало плохо с сердцем, сокамерники ломанулись к «кормушке», вызывая «рекса», коридорного контролера — мол, человек умирает, «лепилу», врача позови! «Рекс» лениво пообещал сообщить о больном на пост, но врач так и не появился — сердечника откачал какой-то врач из арестантов.
А вот насчет «не бойся…»
Страх — зловонный, словно перестоявшая моча, и тяжелый, как бетонная плита, — неотступно преследовал Лазуткина.
Страх преследовал его и днем, когда большинство сокамерников «сборки», уже перезнакомившись друг с другом, осторожно обсуждали дальнейшие перспективы тюремной жизни.
Страх преследовал его и вечером, когда с тюремного двора неожиданно громко начинало горланить радио «Европа-плюс», наполняя камеру звуками легкомысленных шлягеров.
Страх преследовал его и по ночам, когда обитатели сборочной «хаты» беспокойно засыпали — ворочались, что-то бормотали во сне; видимо, большинство из них, также первоходы, не менее его самого страшились неизвестности. Александр спал урывками, часто просыпаясь и вскрикивая, потому что сновидения его были неправдоподобны и жутки, как фильмы ужасов: ему снились то татуированный член следователя, раскачивающийся перед самым его носом, то провокации, которые обязательно организуют ему блатные, то лязг открываемых переборок, мерные шаги впереди идущего…
— Стоять! Лицом к стене! — то и дело командовал впереди идущий «рекс», и арестанты послушно выполняли команду, которая следовала, когда навстречу конвоировали такую же группу заключенных.
Из всей пятерки Александра определили на хату первым. Тот вертухай, что шел впереди, постучал ключом по очередной переборке. Дверь открыли, и в отсек вышли двое коридорных и капитан внутренних войск с красной повязкой на рукаве — корпусной. Капитан бегло взглянул на досье Александра, и после короткого шмона первохода подтолкнули к открывшейся двери камеры номер 168.
— Располагайся, теперь это твой дом, — коротко бросил корпусной; видимо, в его понимании это была шутка.
Спустя мгновение тяжелая металлическая дверь со встроенной «кормушкой» с противным скрипом закрылась за спиной Александра. Саша невольно вздрогнул: гулкий лязг был подобен первому удару маятника, отсчитывающего первый день новой жизни.
Дыхание перехватило, пульс участился, и Саша на секунду зажмурился — как человек, которому суждено прыгнуть в омут.
Вот сейчас, сейчас… Из глубины подсознания услужливо выплыла кинематографическая картина: запуганные арестанты, кучка блатных со зверскими рожами и главпахан — эдакий Доцент из «Джентльменов удачи», который с леденящим душу криком «Пасть порву, моргалы выколю!» набрасывается на неопытного новичка.
Впрочем, пока основания для беспокойства вроде бы не было.
Темное помещение освещалось тусклыми желтыми лампочками, забранными в тонкие металлические решетки. Воздух казался спертым и тягучим; пахло давно не мытыми телами, нестираными носками, табачным дымом и водочным перегаром.
Камера выглядела заполненной до предела — на всех трехъярусных нарах-шконках лежали люди. Некоторые шконки были завешены жиденькими одеялами, некоторые открыты, но белье, развешанное на веревках, крест-накрест протянутых между нарами, не позволяло определить, сколько же человек отдыхает наверху. Однако было понятно, что арестантов здесь много больше, чем положено, — не менее восьмидесяти.
В углу негромко бубнил телевизор — несколько обитателей хаты, сгрудившись у экрана, следили за футбольным матчем. Двое сидели за столом, увлеченно играя в шахматы. Еще трое резались в самодельные карты — «стиры».
Казалось, никто не обратил на новичка никакого внимания.
Саша простоял у двери долго — минут пять. Он ожидал чего угодно: подставы, какой-нибудь замысловатой провокации — подлянки, вроде тех, о которых рассказывал на «сборке» татуированный обладатель фиксы, но появление первохода вроде бы оставалось незамеченным. И от этого страх захлестывал новичка до краев.
Неожиданно с верхней шконки у окна поднялся паренек небольшого роста, в дорогом спортивном костюме и, словно нехотя подойдя к первоходу, спросил:
— Давно с воли?
— Больше недели, — ответил Саша, внутренне готовясь к какой-нибудь изощренной подставе.
— Зовут-то как?
— Саша. А фамилия моя — Лазарев.
— Московский?
— Ага, в Сокольниках живу.
— Поня-ятно. Впервые на хату заехал? — заметив скованность новичка, собеседник неожиданно подмигнул ему. — Да ладно, не менжуйся. И так видно, что первоход. Давай проходи. — Паренек кивнул в сторону ближней шконки. — Видишь, у нас со спаньем напряженка, тут все в три смены спят. Покемарь тут пока, а завтра посмотрим, что и как.
Всю ночь Саша не сомкнул глаз. «Прописка», о неизбежности которой он с таким ужасом думал на «сборке», отодвигалась до утра. Но хорошо это или плохо, первоход еще не знал.
В шесть утра в камере определилось слабое движение. Из-под «шконок» вылезли какие-то серые, грязные субъекты; не обращая на новичка внимания, они принялись за уборку хаты. Как узнал Саша чуть попозже, это были шныри, или уборщики; камерное местожительство под нарами именовалось почему-то «вокзалом». В половине седьмого большинство обитателей хаты проснулись — правда, некоторые, занимавшие привилегированный угол у зарешеченного окна, продолжали спать. Это были камерные авторитеты, и право занимать шконку единолично было их неотъемлемой привилегией.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
