Книга Украденный сон - Александра Маринина

– Стоп, стоп! Остановились! Пока все плохо.

Помощник режиссера Гриневич раздраженно хлопнул в ладоши иповернулся к молодой женщине, сидящей рядом.

– Видишь? – жалобно сказал он. – Эти красавицы не всостоянии сделать простейшие вещи. Порой я прихожу в отчаяние, мне кажется, чтоу меня ничего с этим спектаклем не получится. Какой бы образ они ни создавали,каждая старается, чтобы ее достоинства были непременно всем видны. Лариса!

Высокая стройная девушка в темном трико подошла к краю сценыи грациозно села, свесив одну ногу и подтянув к груди другую.

– Лариса, ты кто? – требовательно начал Гриневич. – Тыиграешь роль собаки-метиса, она – плод запретной любви фокстерьера и болонки.Ты должна быть игривой, дружелюбной, ласковой, немного суетливой. Но самоеглавное – ты должна быть мелкой. Мелкой, понимаешь? Короткий шаг, никакихшироких жестов. А ты мне кого показываешь? Русскую борзую? Конечно, так тебеудобнее демонстрировать свою великолепную фигуру. Здесь, дорогая моя, не конкурскрасоты, твоя фигура здесь никому не нужна. Я хочу видеть маленькую беспороднуюсобачку, а не твой волнующий бюст. Ясно?

Лариса слушала помощника режиссера, нахмурившись и покачиваяизящной ножкой.

– Если у меня есть грудь, так что мне теперь, отрезатьее, чтобы сыграть эту собаку? – резко бросила она.

– Хочешь, я скажу тебе, что нужно сделать? – миролюбивоответил Гриневич. – Перестань собой любоваться, вот и весь секрет. Иди работай.

Ира!

Лариса медленно поднялась и ушла в глубь сцены. Все, что онав тот момент думала о помреже Геннадии Гриневиче, было огненными букваминаписано на ее красивой спине, а знаки препинания в этой нелицеприятной тирадечетко обозначились вызывающими движениями округлых бедер и точеных плеч. Общийсмысл сводился к тому, что некоторым, не будем указывать пальцем, кому именно,очень легко давать советы не любоваться собой, если сами они – чуть лучшеобезьяны.

Очередная жертва критики Гриневича спрыгнула со сцены иоперлась на нее спиной.

– Что, Гена, у меня тоже плохо? – огорченно спросилаона.

– Ирочка, родненькая, ты в жизни очень добрая девушка.

Это, бесспорно, твое достоинство, за это мы все тебя любим.А играешь ты невероятно стервозную суку-добермана. И когда ты своими собачьимиметодами выясняешь отношения с другими персонажами, то тебе неловко. Ты всевремя остаешься Ирочкой Федуловой, и тебе стыдно за свою собаку, которая ведетсебя грубо и несправедливо. Тебе жалко всех тех, кого она обижает, и это оченьзаметно. Убери свой характер, ладно? Вышла на сцену – забудь, какая ты в жизни,забудь, чему тебя папа с мамой учили. Ты в этой собачьей компании – вор взаконе, ты самая сильная, ты укрепляешь и поддерживаешь свой авторитет и своювласть. Ты – первостатейная стерва, и не смей этого стесняться. Не пытайсясделать свою героиню лучше, чем задумал автор. Договорились?

Ира молча поднялась на сцену, а Гриневич снова обратился ксвоей собеседнице.

– Как ты думаешь, Анастасия, может, зря я все этозатеял?

Еще в театральном институте у меня была мечта сделатьспектакль из жизни собак. Я бредил этой идеей, болел ею. Наконец нашел автора,уговорил его попробовать написать пьесу, потом чуть ли не в ногах у неговалялся, чтобы он ее переделывал, чтобы она стала такой, как мне хотелось.

Потом режиссера уламывал, чтобы он согласился ставитьспектакль. Столько лет, столько сил потрачено. А в результате оказывается, чтомолодые актеры не умеют сыграть то, что нужно.

– Так уж и не умеют? – недоверчиво переспросилаАнастасия Каменская, внимательно наблюдавшая за актерами с самого началарепетиции. – Я понимаю, что тебя беспокоит, но этому нельзя научиться, этонужно только понять на собственном опыте. Здесь не поможет ни режиссер, нипедагог. Их надо научить переставать любить себя, свою внешность, своюиндивидуальность, но не забывай, Геночка, что вообще-то это противоестественно.

Если бы ты взял на себя труд почитать книги по психиатрии ипсихоанализу, ты бы узнал, что полное отрицание собственных достоинств исобственной ценности – признак нездоровой психики. Нормальный здоровый человекдолжен любить себя и уважать. Не до эгоцентризма, конечно, но в разумныхпределах. Ты хочешь, чтобы вне сцены актеры были личностями, со всеми своимидостоинствами и комплексами, а сделав шаг из-за кулис на сцену, тут же терялибы внутренний стержень и превращались бы в глину, из которой что вылепишь, то иполучишь. Ты ведь этого добиваешься? Я тебе советую пригласить в труппупсихолога.

– Ну… пожалуй, да… ты, наверное, права, – неувереннопробормотал Гриневич, который, слушая Настю, не переставал наблюдать за актерамина сцене. – Хотя я не уверен, что с точки зрения актерского мастерства этоправильно. Виктор! Сергадеев! Иди сюда!

Огромный мускулистый парень, игравший черноголабрадора-ретривера, спустился к первому ряду и, тяжело плюхнувшись в кресло,начал вытирать полотенцем лицо и шею.

– Чего, Ген? – чуть задыхаясь, произнес он. – Опять нетак?

– Не так. Я не понимаю, почему у тебя не получаетсясцена с хромым пуделем. Тебе что-нибудь мешает?

Виктор пожал могучими плечами, блестевшими от пота.

– Не знаю. Понять не могу. Я – молодой, глупый, апудель – старый и хромой. Я не понимаю, что моложе и сильнее, и гоняю его повсей сцене, будто он мне ровня. А он гордый и не хочет показывать, что емутяжело со мной играть. Только когда он падает без сил, я должен догадаться иустыдиться. Правильно?

– Правильно. Так что тебе мешает? Не знаешь, какпоказать, что тебе стыдно?

– Не в этом дело. Просто мне не стыдно. Понимаешь,Шурик так легко бегает по сцене, что, когда он падает замертво, его почему-тосовсем не жалко.

Игравший хромого старого пуделя Шурик действительно былмастером спорта по легкой атлетике, бегал легко и красиво, а когда падал инеподвижно замирал, это воспринималось как притворство и розыгрыш.

Гриневич взглянул на Анастасию полными отчаяния глазами.

– Опять двадцать пять! И здесь то же самое.

Настя не была актрисой и по роду своей деятельности не имелас театром ничего общего. С Геной Гриневичем она жила когда-то в одном доме, наодной лестничной площадке, и с тех пор, как он начал работать в театре, регулярно,три-четыре раза в год, приходила к нему на репетиции. Приходила содной-единственной целью: смотреть и учиться, как при помощи мельчайшихпластических и мимических нюансов лепятся самые разные образы. Гриневич противэтих визитов не возражал, напротив, бывал очень доволен, когда давняя подругаприходила к нему в театр. Маленький, лысоватый, с лицом уродливого, носмешливого тролля, Геннадий много лет был тайно влюблен в Настю Каменскую иужасно гордился тем, что до сих пор никто об этом не догадался, в том числе исама Настя.