Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Я все время думал: неужели он не подозревает, что я сижу в этой камере, или, может быть, он просто придуряется. Черт его знает!
Однако через пару дней ситуация в камере накалилась. Кто-то принес газету, где было описано в подробностях убийство какого-то уголовного авторитета. Сугроб взял эту заметку, прочел внимательно и ни с того ни с сего начал рассказывать сокамерникам из числа блатняков подробности гибели Грома.
— Точно такая же ситуация была! Точно, это те же самые махновцы, беспредельщики его завалили! — сказал Сугроб. — И почерк тот же, как у Грома и у Барона!
— А кто их завалил? — поинтересовался один из сокамерников.
И тут Сугроб произносит название нашей группировки! И, бросив взгляд на меня, как бы между прочим, сказал:
— Вот такие, как Олег, пацаны по внешнему виду. Вроде они не блатные, не синие, не при делах — ну махновцы, одним словом! Слышь, землячок, а ты, кстати, откуда будешь? — повернулся ко мне Сугроб.
Мне стало не по себе. Сердце опять сильно забилось. Что мне сказать? Что я из Москвы? Да меня расшифруют в три минуты! Какой город мне назвать?
— Из Брянска, — произнес я. Почему я назвал именно этот город, не знаю…
— Из Брянска? А где такой? — поинтересовался Сугроб.
— Да это там, к Украине ближе, — махнул я рукой.
— Никого не знаю в Брянске, никогда там не был. А что, там у вас люди серьезные есть? Кого из воров знаешь? Или из авторитетов?
— Да я так, коммерсант, никого не знаю…
— А, ясно — лох, — презрительно взглянув на меня, сказал Сугроб.
Законы камеры
Квадратная камера выглядела унылой и мрачной. Узенькое зарешеченное окно позволяло рассмотреть лишь микроскопический лоскуток веселого апрельского неба над тюрьмой. Латунный кран умывальника справа от входа отбрасывал озорные солнечные зайчики в темный угол, на матовую белизну унитаза-параши, и блик этот здесь, в замкнутом пространстве камеры, так некстати напоминал о прежней жизни, оставшейся по ту сторону решеток.
На длинных, отполированных тысячами человеческих тел скамьях, намертво прикрепленных к полу, на скрипучих двухъярусных шконках сидели человек двадцать — двадцать пять. Испуганные лица, скованные движения, потухшие взгляды большинства свидетельствовали, что люди эти впервые перешагнули порог камеры следственного изолятора.
Впрочем, это была еще не настоящая тюремная камера. «Сборка» — так называется помещение, где новоприбывшие проходят карантин, — пристанище временное. Еще пять, шесть, максимум семь дней — и обитателей сборки разбросают по постоянным бутырским хатам — камерам. Вот там-то и начнется настоящая тюрьма…
На нижней шконке у зарешеченного окна сидели двое. Первый — щуплый молодой человек лет двадцати, интеллигентного вида, со следами очков на переносице, напряженно слушал второго — невысокого, кряжистого малого с сизой металлической фиксой во рту. Плавные расчетливые движения, быстрый, точно фотографирующий взгляд, заостренные концы ушей, придающие их обладателю сходство с эдаким кинематографическим Мефистофелем. Бутырский Мефистофель держался раскованно, с чувством явного превосходства — судя по многочисленным татуировкам-перстням на фалангах пальцев, эта ходка была у него далеко не первой.
Непонятно, почему из всей массы арестантов фиксатый выхватил именно этого, самого серого и невзрачного. Но, судя по интонациям, вроде бы хотел принять участие в его дальнейшей судьбе.
— Так за что закрыли-то тебя? — вновь спросил он.
Щуплый с трудом подавил тяжелый вздох.
— Да магнитолу с машины снял…
— Ага, музыку любишь?
— Да так… — неопределенно поморщился молодой человек. — Мать-пенсионерка третий месяц ни копейки не получает, да и девушка у меня… Сам понимаешь, и в кафешку сходить хочется, и на дискач…
— Зовут-то тебя как?
— Сашей зовут… А фамилия моя Лазуткин, — непонятно почему добавил щуплый.
— Понятно, Сашок, — обладатель татуировок-перстней поджал губы. — Первоход, значит?
— Что? — не понял собеседник.
— Ну, в первый раз на СИЗО заехал?
— В ментовку в прошлом году попал, в обезьянник… В ресторане день рождения справляли, какие-то чурбаны к моей Натахе пристали. Ну, мне с другом и пришлось заступиться. По три года условно получили…
Информация и о ментовском «обезьяннике», и об условном сроке не произвела на фиксатого никакого впечатления. Лениво скользнув взглядом по головам арестантов, сидевших на шконке напротив, он спросил неожиданно:
— Филки или «дурь» есть?
— Что есть? — Лазуткин непонятливо заморгал.
— Ну, деньги или наркота, — перевел собеседник, немного раздражаясь от такой непонятливости.
— Наркотиков нет, — ответил молодой человек и осекся. — А деньги…
Под стелькой кроссовок лежали четыре стотысячные купюры, которые Саше удалось пронести через первый, поверхностный шмон, но рассказывать об этом богатстве первому встречному, да еще здесь, на «сборке», было бы глупо и нерасчетливо.
Впрочем, фиксатый мгновенно оценил ситуацию:
— Так сколько у тебя там заныкано?
— Да есть там… немного, — уклончиво ответил Лазуткин.
— Слышь, пацан, я с самого начала въехал, кто ты есть: лох из лохов. На тебе это аршинными буквами нарисовано. Не в падлу, конечно… Но на хате тебя, первохода, за полчаса разденут-разуют и под шконки загонят. И должным еще останешься. Давай так: я тебе по-честному расскажу, как правильно себя вести, а ты мне по-честному дашь половину того, что с собой имеешь. Я тут по игре влетел, долг закрывать надо. Дело-то, конечно, твое, — выдержав небольшую паузу, продолжил говоривший, — решай сам, никто никого не неволит. Как говорится: колхоз — дело добровольное. Да — да, нет — нет. Только кажется мне, лучше лишиться половины, чем всего. Так что?
Александр задумался.
С одной стороны, ему совершенно не хотелось отдавать этому незнакомому человеку двести тысяч рублей, но с другой…
Первоход, конечно же, знал: тюремные законы — вовсе не те, по которым люди привыкли жить на воле. Тут, за толстыми стенами, за железными решетками, властвуют какие-то загадочные и страшные люди — авторитеты и воры в законе — о последних молодой человек знал лишь по книгам с лотков у входов метро да по фильмам вроде «Место встречи изменить нельзя» или «Холодное лето пятьдесят третьего». И могущества у таких людей ничуть не меньше, чем у тюремного персонала… А этот, с сизой металлической фиксой и загадочными перстнями-татуировками, судя по всему, давно уже искушен в подобных законах.
Лазуткин нагнулся и, опасливо оглянувшись по сторонам, принялся расшнуровывать обувь.
— Вот, двести…
Фиксатый повествовал тоном лектора общества «Знание», выступающего в провинциальном клубе. И уже спустя полчаса молодой арестант понимал значение слов «прописка», «подлянка», «хата с минусом», «крыса», «прессовка», «мусорская прокладка» и многих других. Знал и основные правила поведения на хате: не оправляться, когда кто-то ест, не поднимать ничего с пола, не подходить к «петухам», не заговаривать с ними, не присаживаться рядом, а тем более не прикасаться к их вещам.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
