— Так и знала, что я для тебя ничего не значу! — кричала я. — Ты только и ждал повода, чтобы побежать к своей Крысе.
— Кто Крыса? — завопила Мелисса. — Это я Крыса?! Ах ты, простушка!
Я стукнула Мишу локтем, вырвала у него веник и взлохматила им прическу этой нахалке. Она завизжала. Ага! Без магии и драться не умеешь! Боковым зрением я заметила, что из кухни прибежали Бондин и Орхидея.
Миша схватил меня в охапку со спины, прижав мои руки так, что я не могла ими пошевелить:
— Ты обалдела?
— Это ты во всем виноват, — сказала я, отдуваясь.
— Я?
— Да отпусти ты, — проговорила я, — не буду больше.
Мелисса отошла на безопасное расстояние. Я отдала Мише веник, развернулась и пошла прочь из гостиной во дворик.
Я неожиданно почувствовала себя такой усталой от всей этой неразберихи, от сумасшедшего мельтешения чувств и мыслей, что не хотела ни говорить, ни видеть кого бы то ни было.
Свежий ночной воздух струился через раскрытые стеклянные двери. На небе сияли звезды, далеко, у берега, тихо вздыхало море.
Во дворике было темно, и я не сразу заметила, что на шезлонге у стены кто-то отдыхает. И хотя в темноте нельзя было хорошо рассмотреть лица, я сразу поняла, что это не Николай. На шезлонге растянулся здоровенный широкоплечий мужчина, просто атлет, и тоже в гавайской рубашке, как у Николая. На животе у него спал кот — не тот небольшой рыжий котяра, а другой: тоже рыжий, но большой и пушистый, как енот.
Я бегом вернулась в гостиную и шепотом сообщила всем (кроме Миши, которого в гостиной не оказалось — похоже, пошел умываться):
— Там! Там какой-то культурист! Спит на шезлонге!
— Какой культурист? — удивилась Орхидея. — Ты про Николаса?
— Он похож на культуриста, как я на балерину! — сказала я.
— Знаю, знаю, ты предпочитаешь быть пианисткой, — ухмыльнулся Бондин, направляясь к стеклянным дверям.
Он еще будет напоминать об этом глупом дурацком флирте!
У дверей Бондин задержался и щелкнул выключателем на стене. Дворик озарился неярким светом. Бондин вышел наружу, за ним мы все.
Денис засмеялся. Вслух, громко. Просто расхохотался.
Великолепный атлет приподнялся на шезлонге. Лицо его было очень знакомо. Особенно голубо-льдистые глаза. Я поняла, что он очень похож на Николая, будто его сын. Красивый, с гладковыбритым лицом, с могучими плечами.
— Чего вы? — с недоумением пробасил атлет.
А кот, недовольный, что его потревожили, спрыгнул на землю и оказался вдруг… тем самым рыжим котярой, с которым мы подружились сегодня.
— Извини, — сказал Бондин атлету, улыбаясь. — Просто мы никогда не видели такого.
— Какого? — Атлет оглядывался по сторонам. И голос у него Николая. Так и кажется, что вот-вот произнесет «Хо-хо-хо».
— Подумаешь, корректирующий шезлонг, — небрежно пожала плечами Мелисса. — Здесь на островах у всех наших такие есть.
— Лишь бы не на общественных пляжах, — сказал Бондин.
Корректирующий? Ничего не понимаю.
Атлет произнес:
— Похоже, я как-то смешно выгляжу. — Но только он хотел подняться, как к нему метнулась Орхидея, воскликнула:
— Подожди! — И всучила мне телефон.
Орхидея с наглостью уселась атлету на колени и скомандовала мне:
— Сфоткай нас.
Я нашла у телефона нужную опцию и щелкнула их пару раз.
— Спасибо, — сказала Орхидея, а потом, когда вставала с колен, пошатнулась и оперлась на шезлонг. И вдруг стала стройной девушкой с роскошной грудью и с длинной гривой волос.
— Обалдеть! — вскричала я. Так вот о каком шезлонге беспокоилась мать Мелиссы!
Я хотела сфоткать парочку на шезлонге еще раз. Но Орхидея вскинула руку, закрываясь:
— Не фоткай! — и быстро поднялась с шезлонга.
— Но это так забавно! — воскликнула я, веселясь.
— Боюсь, тогда он не будет меня любить в настоящем виде, — тихо сказала мне Орхидея, взяла у меня фотоаппарат, рассмотрела снимки. — Шикарно.
А атлет уже поднялся — и стал тем Николаем, с которым мы были знакомы — с брюшком, седой бородкой и румяными круглыми щеками. Пусть так он выглядит не идеально, зато намного милее и симпатичнее.
Интересно, а топ-модели и культуристы остались бы теми же, если б сели на этот шезлонг? Они ведь и так идеальны.
Хм, а как бы выглядела на этом шезлонге я сама? Наверное, стала бы на десять-пятнадцать сантиметров выше, с тонкой талией и красивой формы бедрами, и волосы попышнели бы, наверное.
— Хочешь, приляг туда, а я тебя сфотографирую, — сказал Бондин.
Кажется, я слишком долго пялюсь на шезлонг, да еще, поди, взгляд мечтательный.
— Лучше ты туда сядь, — сказала я.
Я ожидала, что он отнекается. Но он сказал:
— Хорошо. — Достал свой сотовый, показал, куда жать, и сел на шезлонг.
И почти не изменился. Только волосы потемнели и красиво улеглись, и челка стала набок, модная.
— Ты почти не изменился, — сказала я недоуменно, опустила поднятый для съемки телефон.
— Ты будешь щелкать или нет?
Я щелкнула. Что за ерунда. На фото у него волосы отобразились по-прежнему рыжими и всклокоченными. Да еще фон слегка серебрился. У него что же, фотокамера как гляделка работает?
Я подошла к нему и дала телефон, ничего не понимая:
— Ты не такой сейчас. Почему он не видит этого? — имея в виду, разумеется, мобильник.
Бондин взял его, что-то там нажал:
— Он видит больше, чем следует. — Инспектор вернул аппарат мне: — Щелкни еще раз.
— Как это — больше, чем следует?
— Там меняются настройки. Он может видеть и слышать и магическую реальность, и простую.
— Хорошая техника, — сказал Николай.
Я сфотографировала Бондина еще раз. На этот раз снимок показал его с красивой прической.
Я отдала телефон Денису.
— О, — сказал он.
— Что? Жалеешь, что не получился культуристом?
— Нет, — сказал он. — Что волосы другие. Но это даже интересно.
Все обступили Бондина и заглядывали в его телефон.
— На тебя не действуют чары шезлонга? — удивилась Орхидея.
— Действуют, — улыбнулся Бондин.
— Тогда почему ты не изменился? — спросила я.
— Дзен, — сказал Бондин.
— Чего?
— Я стараюсь воспринимать себя таким, какой я есть, — сказал он.
