– Ты никогда не нарушаешь это правило? Ни для кого?
– Нужно трезво оценивать свои возможности. Кстати, об этом мы и говорили.
– Правда?
– Я спросила, обрушились ли на тебя горькие разочарования.
– Что будем рассматривать? Работу? Брак? Жизнь?
– Сам выбирай.
– Не знаю, правильно ли будет сказать «разочарования». Просто я сам наломал дров. Это ведь совсем другое, правда?
Когда Софи сказала Клайву, что не станет его женой, он по непонятным причинам вернулся в Гемпшир, где сделал предложение своей первой невесте Кэти, а потом действительно на ней женился – и наломал дров. Продержался он где-то с год, и этого хватило, чтобы Кэти забеременела. После развода он какое-то время не вступал в повторный брак, но, когда в начале восьмидесятых все же отважился, результат получился примерно таким же: один год, один ребенок – на сей раз в Калифорнии. Последние десять лет он был женат третьим браком, хотя Софи могла только гадать, где сейчас его жена Керри и почему она с ним не приехала.
– Как видно, твои браки были далеки от идеала. За исключением нынешнего, разумеется.
– Не надо никаких исключений, – сказал Клайв. – Моя жена кошмарная мегера.
– Жаль, что так обернулось, – ответила Софи.
– Ну, это не новость, – возразил Клайв. – Она всегда такой была.
У Софи возникли естественные вопросы по поводу этого утверждения, но она решила их не задавать. А потом передумала.
– Зачем же ты раз за разом выбираешь для себя кошмарных женщин?
– Кошмарных было всего две, – ответил Клайв. – Кэти – еще куда ни шло. Нудная, туповатая, но не злобная.
– Хорошо, зачем ты два раза женился на кошмарных мегерах?
– Слаб человек. Мы оба это знаем.
– Но когда человек говорит, что он слаб, речь обычно идет о спиртном, о наркотиках, о сексе – о том, что доставляет ему удовольствие. А взять в жены кошмарную мегеру – это, как ни крути, удовольствие ниже среднего.
– Наверное, какое-то удовольствие все же было. В какой-то момент.
– Пусть это останется тайной.
– Да, верно. Так вот. Отношения с женами, а следовательно и с детьми, безнадежно испорчены, в профессии тоже облом.
– Это как?
– Думаю, так же, как и у тебя. Мы должны были прославиться, Софи.
Мы прославились, вертелось у нее на языке, и она не видела причин, почему бы не сказать об этом вслух.
– Мы прославились.
– Да, засветились в сериалах, подснялись в телевизионных детективчиках. Это не наш уровень.
– Серьезно? Мы заслуживаем большего?
Клайв задержал на ней взгляд, и ей на миг показалось, что его задела ее ирония, но он продолжил бубнить:
– Посмотри на моих ровесников. Маккелен, Гэмбон, Бен Кингсли{97}… У них все в шоколаде. Предложений столько, что им некогда думать о старости. Нет, я понимаю, у тебя были периоды вынужденного простоя в связи с рождением детей, но все равно. Мы с тобой… как бы это сказать… были, да все вышли.
О, с этим она могла бы поспорить, здесь она могла бы схватить его за галстук – да-да, он был при галстуке, – раскачать ему голову и пару раз стукнуть лбом о стол. Многого ли они заслужили? Уж конечно больше, чем получили, это даже она поняла, хотя и не сразу. Но они должны что ни день на коленях благодарить Господа за все, что им было дано в обмен на совсем немногое. По молодости Софи была хороша собой, умела смешить, а позже, в зрелые годы, научилась и убеждать – по крайней мере, убеждать своих работодателей, – что она, женщина зрелых лет, понесла тяжелую утрату или возглавила таксопарк вместо оказавшегося за решеткой мужа. Эти способности были, по ее мнению, скромными. Однако же с их помощью она при необходимости могла бы содержать семью, купить дом, и не один, устроить детей в частные школы. Ее не обошли награды и глянцевые журналы, ее не обошла любовь. А позже, или почти одновременно, ей перепали деньги, чтобы создать книгу о своей жизни, о той жизни, которая и так уже была волшебной, расхваленной на все лады, не по заслугам усыпанной розами. И книга эта, «Барбара (и я)», разошлась мгновенно, принеся еще больше денег. А ведь она даже руку к ней не приложила! Текст написала за нее подруга – Диана! Софи хотела все это выложить Клайву, без обиняков, с презрением, но ведь ему не заказывали книг, не присуждали наград и, насколько она знала, не предлагали домашних фотосессий для женских журналов. Что-то его подтачивает, думала она; как видно, несоответствие собственным расчетам. Вся штука в том, что задачки он решал кое-как, но если никто до сих пор не указал ему на ошибки, то она и подавно промолчит.
– Ну ничего, – сказал он. – Хорошо, что есть возможность снова войти в привычную колею.
– Какая возможность?
Видимо, она что-то прослушала.
– Да этот спектакль.
– Ох, Клайв. Нашего спектакля никто не заметит.
Глядя на нее в упор, он явно пытался сообразить, не затеяла ли она какой-нибудь жестокий розыгрыш.
– Тогда почему этот Макс так суетится?
– Он планирует вытянуть немного денег из старичков в Истборне и поделиться с нами.
– И все?
– Думаю, да.
– Значит, тебе эти деньги нужны?
– Нет. А тебе?
– Да и я, наверное, без них обойдусь. А тогда зачем ты согласилась?
– Люблю работать. А работать со старыми знакомыми люблю вдвойне.
– Понимаю, – сказал Клайв. – А вот я в Штатах никого не люблю.
– Из двухсот миллионов?
– То есть никого из тех, кто изъявляет желание со мной работать.
– Ага.
Ей невольно подумалось: это все равно как расписывать, до какой степени ты не любишь съестное, не предупредив, что речь идет о надкушенном бутерброде, который завалялся в холодильнике.
– Знаешь, я хочу вернуться домой.
– А кто тебе мешает?
– Лос-Анджелес – поразительный город. Дело в том, что там…
– Ты ведь не собираешься мне расписывать, какая там погода? И какая планировка – без центра?
