Мас степенно кивнул.
— Уверены, сир. Как справедливо заметил сэр Томас, это единственный способ. Важно, чтобы ни у кого не возникало и тени сомнения, что все мы делим те же риски и ту же участь. Все без исключения — кроме вас, сир. Вот вы действительно незаменимы. Люди в Сент-Эльмо близки к надлому, и обычные законы подчинения и должностных обязанностей там уже не действуют. Одна лишь честь у них и осталась. А когда мы с сэром Томасом прибудем в форт с полусотней добровольцев и скажем, что там, за бухтой, нас готова сменить тысяча храбрых, эти люди будут сражаться до конца, и с удесятеренной силой. Уверен в этом.
— Когда думаете отбыть?
— Завтра в ночь, сир. А нынче хочу хорошенько выспаться. Ведь утром с подъемом надо будет устроить людям смотр. Да и дела разобрать не мешает: у меня вон еще письма не писаны.
Великий магистр в глубоком раздумье поглаживал бороду. Наконец он неожиданно теплым взглядом обратился к Томасу:
— Ну а вы? Ведь еще не поздно передумать.
— Нет, сир. Я отправляюсь с полковником.
— Но… зачем?
Ответил Томас не сразу. В самом деле, что тут скажешь. Хотя, если вдуматься, все достаточно просто — настолько, что, как говорится, все сходится. Мария теперь жена другого человека — сэра Оливера Стокли, и, видимо, замужем за ним уже много лет. Для него, Томаса, она потеряна, если только он не умышляет, как последний подлец, преступить все законы чести, наплевать на всякую нравственность, какая в нем еще осталась. Но и здесь положение заведомо безнадежное, поскольку Мария ни за что не согласится связать себя с ним узами. А тут еще и утраченная вера… Он долго к этому шел; шел петляя, ухабистой дорогой, исподволь внушая себе, что нет на свете ничего, кроме этого бренного существования. А сам жил надеждой, что Мария по-прежнему жива и теплится в ней встречное чувство, сродни тому, какое он испытывает к ней. Все это как-то заполняло пустоту и придавало жизни цельность и осмысленность. Но все это теперь рухнуло, и жизнь потеряла значение. Так пусть хотя бы смерть его послужит благородной цели.
И Томас, не пряча взгляда, сказал:
— Потому что я так решил.
— Но что, если я прикажу вам остаться? Достаточно и того, что я скрепя сердце жертвую полковником Масом — почему я должен терять еще и вас? Мне нужны люди, которым я могу доверять. И они, и их советы.
— На сегодня, сир, вы куда больше нуждаетесь в людях, которые способны подавать пример, — заметил Томас. — В Ордене есть и другие вполне достойные люди, на совет которых можно положиться. Когда-то они, вероятно, были соперниками, но теперь это в прошлом. Да и прошлого как такового нет. Каждый здесь пришел к осознанию, что у нас одна общая цель. А места наши возле вас со временем займут другие.
Ла Валетт печально улыбнулся:
— Это так… Жаль только, что понимание это далось таким поворотом событий. И что сплачивает нас во имя общего дела лишь угроза неминуемой гибели.
— Что тоже неплохо, — поиграл бровью полковник Мас. — Прошу простить. Черт бы побрал мое застарелое солдафонство: оно огрубляет человека, превращая его в заядлого циника.
Ла Валетт поглядел-поглядел, а потом разразился безудержным хохотом. К нему присоединился Томас, а там в улыбке расплылся своими шрамами и сам Мас, этот бывалый вояка. На минуту бремя угрюмости, копившееся весь последний месяц, словно приподнялось, и всех троих обуяла легкость чувства, которое в иное время и в ином месте, кто знает, могло бы перерасти в дружбу.
Радужные чары разбил гул вражеского орудия за бухтой. Ла Валетт встал со стула и, обогнув стол, обнял Маса.
— Благодарю вас, полковник. Вы превосходный солдат. И человек славный. Прошу прощения за то, что заманил вас к себе на службу. Видит Бог, вы заслуживаете лучшего жребия, чем этот. И возможно, лучшего конца.
— Извиняться ни к чему. Я наемник, сир. Иду туда, где пахнет порохом, и, честно признаться, давно уже гуляю на этом свете лишку. Кроме того, немногим из нашего брата выпадает столь достойная участь. Все больше от кондрашки, пьянства да сифилиса. А так оно куда славнее. По-благородному. — Он чуть прищурился. — Только позаботьтесь, чтобы мой контракт был проплачен. А то у меня в Барселоне жена и дети.
— Обо всем позабочусь. Даю вам слово.
— Сердечно благодарю. — Мас вскинул в салюте голову и, повернувшись, размашисто вышел из кабинета, оставив Томаса наедине с Великим магистром.
С минуту оба сидели в неловкой тишине, пока не заговорил старший по званию и по возрасту, с теплой грустинкой глядя на своего тоже немолодого уже питомца:
— Жаль, крайне жаль, Томас, что столько лет я провел без вас. Вы были очень способным юношей. Уже с тех, первых дней, что вы попали ко мне на галеру, я усмотрел в вас замечательные свойства, которые помогут вам раскрыться в будущем. И уже тогда строил на вас планы. Сам я всю свою жизнь отдал Ордену. Добровольно лишил себя жены, семейства. — Он потупил взгляд, и голос его непривычно дрогнул. — С вашим отъездом я все равно что потерял сына… Когда же вы наконец вернулись, сердце мое согрелось, впервые за долгое время. А теперь? — Он поднял на Томаса полные невыразимой грусти глаза. — Но еще не поздно передумать, перерешить. Я ведь сказал, что такие, как вы, мне нужны, нужны рядом. Говорю, между прочим, не для красного словца.
— Сир, мой путь лежит передо мной. И я пройду его до конца… Но мне отрадно знать, что я что-то для вас значил. — Томас взял протянутую руку ла Валетта. Пожатие было твердым и, пожалуй, задержалось чуть дольше положенного — настолько, что в руке Великого магистра ощутилась чуть заметная дрожь. — Прощайте, сир, — убирая руку, сказал Баррет, — храни вас Бог. А мне, как и полковнику, надо еще перед отбытием доделать кое-какие дела.
* * *
Томас стоял перед воротами и неотрывно глядел на медный дверной молоток. Стоял уже довольно долго, в призрачно-бледных лучах рассвета. Мимо успел пройти солдатский патруль, с любопытством покосившись, но не посмев подойти к рыцарю Ордена. Томас глубоко вздохнул, вроде бы и уверенный, что именно надо делать, но только скованный в выборе слов. А еще он побаивался того, как его здесь примут. И примут ли.
К месту он подошел в предрассветный час и затаился в закоулке между домами напротив. Стокли вышел из дома с рассветом, сразу закутался в плащ и пошагал в направлении Сент-Анджело. Когда его силуэт скрылся из виду, Томас медленно прошел через улочку к окружающей двор стене и толстым деревянным воротам, отороченным известняковой перемычкой.
Ну что, так ведь и весь день простоять можно. Все-таки решившись, Баррет взял молоток и аккуратно два раза стукнул.
Спустя минуту-другую стало слышно, как где-то внутри, бормоча, открывают дверь. Затем по камням прошаркали шаги и послышался звук отодвигаемого засова. В воротах была дверь, которая приоткрылась ровно настолько, чтобы в ней умещалось лицо (судя по всему, служанки, которая сопровождала Марию в Сент-Эльмо).
