— А как часто в музее происходят кражи?
Пожав плечами, служитель назвал несколько хрестоматийных примеров, уже ставших частью истории музея. Самому свежему из них пять лет. Похитителя успели задержать на выходе.
— А кто-нибудь удостоверял подлинность картин, возвратившихся с ретроспективы обратно на экспозицию?
Служитель начал заметно нервничать. Обернувшись, он сделал едва заметный знак в сторону камеры слежения — сигнал охране взять на заметку молодого человека спортивного телосложения, с короткой стрижкой, проявляющего нездоровое любопытство. Через несколько минут к ним подошел вежливый тип в черном костюме, с «жучком» в ухе. Остановился рядом с Гольцовым. Спросил:
— В чем дело?
— Я обратил внимание, что в зале висит подделка…
— Что дало вам основания утверждать, что эта картина — подделка?
— Я хорошо изучил оригинал.
Самым трудным оказалось пробить психологическую брешь. Георгий объяснил все про собачьи ноги и про то, что если смотреть на картину Шабо в ультрафиолетовом излучении, то видны семь слоев краски…
— Хорошо-хорошо, успокойтесь, — приговаривал служитель, явно не соображая, как реагировать на скандальное происшествие.
— Вы иностранец?
— Да. Я русский.
— Позвольте ваши документы.
Секьюрити пролистал паспорт Гольцова:
— Вы искусствовед?
— Нет, что вы! Я офицер Российского национального центрального бюро Интерпола.
Ответ произвел впечатление.
Охранник отошел в сторону и, прижав пальцем «жучок», что-то тихо пробормотал в лацкан пиджака. Краем глаза Гольцов заметил едва заметное шевеление в рядах китайцев — свидетелей возможного скандала экскурсоводы срочно уводили в соседние залы. Делая вид, что происходящее их не касается, двое поляков — ценителей Вламинка — придвинулись ближе.
Видимо, охраннику передали по рации инструкции. Прижимая «жучок» к уху, он утвердительно кивнул, сказал: «Bien!» — вернулся к Гольцову и первым делом сгреб под руки двух «заблудших овец», изо всех сил прикидывавшихся, что не понимают по-французски.
— Зал закрыт! Пожарная инспекция! — подталкивая их к выходу, объявил охранник.
Разводя руками, служитель все еще растерянно повторял:
— Этого не может быть. Просто не может быть…
Гольцов сидел на стуле в коридоре помещения реставрационной мастерской музея. За дверью эксперты колдовали над картиной Огюста Шабо. В коридоре под дверью, на жестких вольтеровских креслах, ожидала приговора бледная и неподвижная, как восковая фигура, хранительница фондов. Высшее руководство музея должно было прибыть с минуты на минуту. Рядом с хранительницей сидел Гольцов. Ввиду чрезвычайных обстоятельств его допустили в святая святых Музея д'Орсе. Впрочем, не одного, а под опекой секьюрити. К тому же у него вежливо изъяли документы и мобильный.
В конце коридора послышалось суматошное движение. Судя по обилию каменных лиц, прибыло самое высокое начальство. Ни на кого не обращая внимания, начальство проследовало по коридору прямиком в лабораторию. Георгий услышал рядом с собой какие-то сдавленные звуки. Это разрыдалась хранительница фондов. Странно, но Георгий тоже волновался, хотя заранее знал, каков будет ответ. Общее нервное напряжение передавалось по воздуху, как магнитные волны. Напряжение сгущалось, как тучи перед грозой, даже воздух в помещении мастерских казался густым.
«Как в фильме, который уже смотрел, — думал Георгий. — Знаешь конец, но все равно переживаешь».
Все непроизвольно вздрогнули, когда дверь лаборатории с шумом распахнулась и толпа экспертов вместе с руководством музея высыпала в коридор. Гольцова окружили и затормошили вопросами. Вернули документы и мобильный и попросили, с его согласия, отметить на несколько вопросов комиссара полиции, который прибудет в музей с минуты на минуту. Как ни прискорбно это признавать, но мсье с труднопроизносимой фамилией Гольцофф оказался прав, картина Огюста Шабо — подделка, и где находится подлинник — утверждать сейчас никто не берется.
Георгий сочувственно кивал: да, да, вопросы комиссара полиции — сколько у годно, помогать полиции его святая обязанность.
— Но не хотите ли сначала осмотреть оригинал? — спросил он, не меняя идиотски-спокойного тона.
Пауза. Начальство музея превратилось в соляные столпы. Затем соляные столпы начали медленно оттаивать, моргая и усиленно стараясь понять:
— Правильно ли я вас понял? Вы хотите сказать, что оригинал у вас?
— Да, да, «Охотник с собакой», оригинал.
— Он находится у вас?
— Именно. Совершенно верно, — кивая, как китайский болванчик, твердил Гольцов.
— Здесь, во Франции? В Париже?
— В багажнике моей машины, — показывая пальцем на окно, пояснил Георгий.
Это их добило.
Коллективный обморок, не предусмотренный программой.
— Огюст Шабо сейчас лежит в багажнике вашей машины?!
— Нет, боюсь, что Огюст Шабо уже лет сорок как лежит в своей могиле на кладбище в Провансе. У меня в багажнике всего лишь его картина.
— Подлинник? Вы утверждаете, что у вас подлинник?
— Да, да, завернут и завязан.
Жаль, они не понимают русского рекламного юмора!
— Какал машина? — зачем-то поинтересовался шеф секьюрити.
Наверное, нарисовал в своем воображении бронированный инкассаторский автомобиль.
— «Рено» бежевого цвета, седан, — развел руками Георгий. — Взял сегодня напрокат.
Дальнейшее напоминало соревнование по спортивной ходьбе среди работников сферы культуры. Почтенные седовласые искусствоведы, буржуа от искусства, дамы и мсье, двухметровые охранники и эксперты в зеленых хирургических робах высыпали во двор и наперегонки, едва сдерживаясь, ринулись на парковку перед музеем.
— В багажнике машины? Господи, Огюст Шабо в багажнике машины! — подворачивая каблуки, лепетала хранительница, растирая по щекам расплывшуюся тушь.
— Вон они! — заорал Яцек, завидев издали эту уморительную компанию. Лемондовский земляк, плюнувший на редактора и на дамский писсуар от Филиппа Старка, лихорадочно защелкал камерой. Яцек тоже приложился к ремеслу фотокора и сделал пару кадров уже для себя лично, на память.
— Смотри, как резво бегут, — радовался он.
На парковке народ в деловых костюмах обступил бежевый «рено-седан». Молодой человек с короткой спортивной стрижкой и в темных очках открыл багажник машины, извлек из него опломбированный коричневый пакет и передал его директору музея. Что и было увековечено на пленке фотокором «Ле Монде».
— Никаких снимков! Никаких снимков! Съемка запрещена!
Стараясь выбить из рук папарацци фотокамеры, секьюрити Музея д'Орсе налетели на Яцека и его земляка, так что пришлось давать деру. В это время музейщики с опломбированным пакетом в обнимку, не чуя под собой ног, летели обратно к музею.
