class="p">1522 год от Рождества Христова. Черный дым клубится над родосской крепостью, стонет земля и камни от работы пороха и боснийско-валашских минеров, работающих неусыпно, словно роковые кроты — ни много ни мало, а 60 000 их пригнал молодой султан Сулейман на осаду Родоса… Понадеялись было на славную османскую артиллерию, да верный еврей писал из осажденной крепости, что турецкие ядра лишь стены царапают, и эдак можно не один год без толку прострелять… Вот тогда и пошли в дело балканские христопродавцы, начались игры в кошки-мышки между султанскими минерами и итальянским инженером "от Бога" Мартиненго, еле ускользнувшим с родины на помощь осажденному турками Родосу. Сорок пять подкопов сделали нечестивцы за полгода, тридцать два из них Мартиненго обезвредил контрминами, получил пулю в глаз, благо выжил.
Неплохие были пушки у иоаннитов, от короля Франции Франциска Первого, да пороху мало. Канцлер д’Амарал утверждал, что его хватит на годы, а на деле… Кто бы подумать мог, что "столп" ордена окажется предателем! Его предательство было позднее раскрыто, и ему отсекли голову 8 ноября, но положение этим не исправили.
Тяжелее всего пришлось английскому участку обороны (в первую осаду он был испанским). Бастион, начавший рушиться 14 августа, подрывали и штурмовали регулярно, стена рухнула от мины 4 сентября на протяжении 12 ярдов, 9-го числа того же месяца ее еще раз подорвали, потом еще… 17 августа, при отражении штурма, пал "столп" Англии Джон Бак и еще много рыцарей разных национальностей. Рыцарей "языка" Англии во вторую осаду было порядка 20 — все они, за исключением двух-трех, в итоге пали на руинах английского участка крепости; иоанниты потом набрали новый гарнизон из представителей прочих землячеств… Вот имена английских героев 1522 года: Джон Бак, "столп" ордена; Николас Хасси, командир английского бастиона; Уильям Онаскон (он же Уазон или Ватсон), начальник английского поста обороны; Томас Шеффилд, командир обороны ворот Святого Антония; Николас Фарфэн из штата великого магистра; Генри Мэнсел, Уильям Уэстон, Джон Рэнсон, Уильям Уэст, Джон Бэрон, Томас Пембертон, Джордж Эсфелц, Джон Лоту, Фрэнсис Бюе, Жиль Розел, Джордж Эмер, Майкл Ру, Николас Юсел, Питер Филипс, Отто де Монтселли и Николас Робертс. Бастион Англии штурмовали 1, 2, 3, 12, 13 октября… 14 ноября оборона "языка" Англии была прорвана, хотя бастион по-прежнему держался.
Историки сохранили память о прекрасной гречанке Анастасии, жене командира английского бастиона — судя по всему, Николаса Хасси. Историк ордена иоаннитов аббат Верто писал: "Потрясенная смертью любимого и намереваясь не пережить его, она поцеловала двух своих детей от него и, перекрестив их лбы, сказала со слезами на глазах: "Лучше вам, дорогие мои дети, умереть от моих рук, нежели от безжалостного врага или быть использованными в позорных удовольствиях, более мерзостных, нежели сама смерть". После, вдохновленная яростью, она берет нож, перерезает им горла, предает их тела огню, надевает доспехи офицера, еще запятнанные его кровью, берет его меч, бежит к бреши, убивает первого попавшегося турка, ранит еще нескольких и умирает, сражаясь с храбростью, которую имеют только самые храбрые офицеры и наиболее решительные солдаты". Сейчас в стену пристройки перед магистерским дворцом вмурован изготовленный из фарфора разворот книги, на котором на двух языках, греческом и латинском, и описана страшная и доблестная история Анастасии, этой новой родосской Медеи…
Конец приближался. В глуби каменного чрева одной из башен еле-еле успели забаррикадироваться от наседавших мусульман несколько рядовых воинов ордена — итальянец, двое французов и четверо англичан — в том числе старый англичанин-капеллан. Грудь одного француза была пробита вражеской стрелой, и он, тяжело дыша, постепенно отходил в лучший мир. Турки яростно орали, стуча оружием в тяжелую, обитую железом дверь, охраняемую запорами и подпертую бревнами изнутри.
— Чего они там орут? — хрипло спросил один из англичан, на что капеллан хмуро ответил:
— Это и без перевода ясно. Досадуют, предлагают жизнь, если сдадимся.
Внутри воцарилось безмолвие, резко контрастировавшее с шумом снаружи и нарушаемое лишь агонией смертельно раненного.
— Нет, не пойдет, — сказал другой англичанин, перевязывая раненую руку. — Посекут на куски, как белградцев. Те тоже поверили! Да, конец. Но лучше это, чем позор. Все так думают — или нет?
— А толку-то что с того? Не выпустите же, — усмехнулся итальянец.
— А ты хочешь выйти? — подозрительно осведомился француз, инстинктивно схватив рукоять длинного кинжала.
— На глупые вопросы не отвечаю. Кабы был тем, за кого ты меня принимаешь, давно б убежал, а не сидел здесь с вами в ожидании конца.
— Не бранитесь, — прервал ссорившихся капеллан, — дайте послушать…
— Что говорят? — спросили его; тот ответил чуть погодя:
— Так, хотели дверь взорвать, но боятся, что и у нас рванет порох. Много его у нас, кстати?
— Десятка полтора бочек в подвале.
— Значит, хватит, чтоб подорвать всю эту сволочь.
Снова воцарилась тишина, только умиравший вновь сильно хрипел. Воины обступили капеллана; его слова вмиг переродили их обреченность в славное ожидание подвига. Действительно, такой финал — это не просто сидеть в мышеловке и ждать, пока турки живьем возьмут…
— Это же не самоубийство? — аккуратно спросил кто-то.
— Нет, — коротко ответил орденский священник. — К тому же… Если дверь не выдержит, вы будете сдерживать врагов, насколько сможете, а дело… Дело сделаю я. Дети мои… Этот меч, — старик извлек из ножен клинок, — мне вручил лично славный магистр д’Обюссон, когда я прибыл на остров из турецкого плена, и тогда я поклялся, что не осрамлю его, и вражья рука не коснется его. Сорок четыре года прошло с той поры… Я пережил Первую Великую осаду… Я бился с д’Обюссоном плечом к плечу, и вместе с покойным магистром дель Каретто — когда тот был еще лейтенантом — оборонял башню Святого Николая. Думал, тогда и умру на защите Родоса. Но Богу зачем-то было угодно, чтобы я сделал это лишь теперь…
— Интересная у тебя была, видимо, жизнь, святой отец… — промолвил итальянец, польщенный упоминанием своего славного земляка Фабрицио дель Каретто. — Ты потому так хорошо знаешь турецкий, что был в плену?
Капеллан кивнул, потом сухо сказал:
— Не о моей жизни теперь речь. Долго рассказывать, да и не время, и не место. Мы должны все подготовить к взрыву, а себя — к встрече с Создателем. Не хочу обманывать вас надеждой, что наши выбьют турок из башни и освободят нас. Но пока что время у нас еще есть. Ту-редкому оружию дверь не поддается, а пока еще бревно принесут… Исповедуйтесь!
Прошло какое-то время. Раненый француз умер, турки еще пару раз предлагали сдаться. Потом был шум схватки, и вновь турецкие голоса за
