лет война. Ты же не хочешь, признайся себе честно, умирать? Не преодолён тот перевал в твоей жизни, где открывается бездна падения в вечность. Пока события в Берлине протекают в соответствии с твоей волей. Я верю, Мюллер по жанру детектива разыграет нужный мне спектакль мнимого самоубийства, а самим русским подсунет то, что не есть на самом деле». Фюрер был не из робких людей, его мистическую натуру охватило самосозерцание, плавно перешедшее в наваждение – не в пример тому непередаваемому кошмару, что происходил по всей линии фронта, рассекавшей Берлин на боевые сектора. Ни минуты покоя, постоянный стресс. Как бы он хотел считать всё, что творилось в рейхе, обычным сном без воспоминаний, а сам он оказался тем незлобивым подростком, влюбившимся в шедевры живописи и в незабываемую музыку Вагнера. Точно. Это так. Войны начинаются и кончаются, остаются лишь сокровища культуры. Лишь в музыке Вагнера он ощущал ритмы Древнего мира – вот где, как он мыслил, крылись истоки движения, основанные им двадцать лет назад.
И всё же в раннее утро, что наступило в эту среду, он не хотел пребывать в полном одиночестве. Ему не хватало живейшего присутствия Евы. Любящая, весёлая и простая женщина! Если не она, то кто развеет его неутолимую скуку? Он нажал на кнопку, из своей спальни к нему вошла Ева. И вот она рядом с ним. Услышав вблизи от себя шаги Евы, Гитлер очнулся от глубоких раздумий, что внезапно посетили его, и спросил:
– Это ты, Ева?
– Мой фюрер! – в этом обращении Евы им слышалось благоговение перед ним. – Я пришла, ты же звал меня!
– Да, мой телёночек!
Получив от фюрера утвердительный ответ, Ева уселась в кресло, не отрывая от фюрера своих влюблённых глаз. Для немцев, кто превратился в стадо хищников, он оставался кумиром, в том числе и для неё. Годы дружбы сделали своё дело, Адольф и Ева ничего не могли с этим поделать. Так с ними продолжалось недолго, и она произнесла:
– Вот пришёл ещё один трудный день, когда мы снова вместе.
– Думаю, он будет не один! – с улыбкой добавил фюрер. К Еве возвращалось забытое ощущение покоя.
– Но, к сожалению, лучшее, что у нас с тобой было, в прошлом. Славные, весёлые деньки, что ты и я когда-то проводили в Бергхофе. Им пришёл конец! Увы, как это ни грустно говорить, но в нашем прошлом царствует необратимость. Лишь в вечности запечатлеются наши имена.
– Да, дорогая! – фюрер был с ней согласен. – Ты права, Ева. Я не очень прислушиваюсь к мнению дам, для меня женщина играет не ведущую роль в драме под названием «жизнь». Ты, только ты – приятное исключение, я и ты об этом знаем хорошо. Что ни говори, вечно лишь прошлое, которое даёт предписания грядущему. Закончится битва на полях сражений, рано или поздно, по всей Европе наступит мир, но через какое-то время наши англо-американские враги, безжалостной рукой евреев направляемые в сердце рейха, поймут, в чём заключено величие трагедии этой войны. Я не желал её, они сами развязали эту бойню. Все мои предложения о мире были лишь пустым звуком, и только. Эта трагедия заключается в том, что Запад ударил в спину именно тому народу, который вёл эту борьбу ради Европы и всего культурного мира. Вы, немцы, стали тем, что вы есть, только благодаря мне, и я стал тем, что я есть, только благодаря вам.
– Мой дорогой! – произнесла Ева. – Я бесконечно счастлива, что ты, фюрер немецкого народа, так самозабвенно любишь меня, и молюсь о том, чтобы так было всегда. Если ты когда-нибудь перестанешь любить меня, то моей вины в этом не будет.
– Спасибо за любовь! – Гитлер выразил Еве свою благодарность. – Она прошла череду горьких испытаний, и я более чем уверен, что на всём белом свете только ты да Блонди – те существа, которые привязаны ко мне. Остальной мир, мне удивляться не приходится, ненавидит меня за мою заботу о нём. Я утратил все надежды, Берлин обречён. И как только я буду убеждён, что всё для меня как фюрера потеряно, пуля прервёт мою жизнь.
– Она будет предназначена и мне, – сказала Ева. Те слова, что она услышала из уст Гитлера, заставили её содрогнуться, но виду она не подала. – Без фюрера моя жизнь утратит всякую ценность, и в удобное для тебя время я раскушу ампулу с ядом. Я беззаветно верю тебе, потом будет не больно, а после наших действий наступит ослепляющая темнота завораживающей смерти.
– А пока нам ещё рано думать, каким способом покончить с собой! – после своих слов Гитлер выдавил на лице слабую улыбку. – Пока я ещё контролирую власть, пока ещё руковожу партией, её боевыми отрядами и не допущу, чтобы она превратилась в дискуссионный клуб для безродных литераторов и салонных большевиков. На сегодня мне достоверно известно, что Геринг взят под стражу. Я радуюсь этому. С пути устранена ещё одна досадная помеха, в последний год мешавшая нам одерживать победы в небе. Теперь всё будет иначе. Нам крайне необходимо переломить ход войны, и в Берлине добиться хотя бы частичного успеха, чтобы достойно начать на равных переговоры с противником. Как и я, Сталин уважает силу. Эта личность мистична. Приветливый человек с проницательными глазами не станет сдавать союзникам завоёванные позиции в Восточной Европе. И я восхищаюсь Сталиным так же, как и ненавижу его. Мы – непримиримые враги. Было время, когда различные мировоззрения, изложенные в программных установках большевизма и национал-социализма не исключали разумных отношений между рейхом и Советами, но летом 1941 года я опередил Сталина и ударил первым. Такой поступок сделал меня в его глазах смертельным врагом, но мне жалеть об этом слишком поздно. В переговоры с ним я не верю! Обманувший единожды, фюрер не может вызывать доверия.
– Ты прав! – еле слышно произнесла Ева. – Сталин на мировую с тобой не пойдет! За
