было актуальным понятие “неосторожное слово”, которое не только не печатали – за которое давали срок…» И вот в такое время вместо того, чтобы бороться за мораль в любимом городе, Глеб Горбовский отличается «шедеврами», моментально разлетавшимися по улицам, проспектам и квартирам:Ты любитель беленькой «Московской», Я её поклонник с давних лет. Вам клянётся сам солдат Горбовский: В целом мире лучше водки нет.
А если вспомнить, как популярны были в те времена среди поэтов богемные «кухонные посиделки» и, конечно, не без вина (а кроме водки мало что и было), то такие мотивы в творчестве Горбовского были по-своему естественны и понятны. Евгений Евтушенко вспоминает: «С Горбовским меня познакомил Даниил Гранин, предупредив: “В нем много наносного, но, поверь мне, – он настоящий поэт”».
А сейчас – о том, что не дало молодому человеку утонуть в подобной сумятице, зарыть в землю свой истинный талант, несущий свет читателю замечательными стихами, с присущей только Горбовскому интонацией, в которой и глубина, и афористичность, и точность, и душевность.
…Всё постепенно: красота подспудно зреет в юном лике, цветок на куполе куста, тревога в журавлином крике, всё, всё – внутри нас и вокруг — заботе внемлет безупречной: не перестраиваться вдруг, но – совершенствоваться вечно!
Вот мы и нашли этот главный ключ, благодаря которому Глеб Горбовский открывал новые двери – туда, где живёт и процветает веками великая русская поэзия. Не случайно его любимыми авторами были и остаются Блок и Есенин.
Совсем не случайно! Широта натуры – на замах, на разрыв, притягивающая как искренних почитателей, так и недругов, естественность таланта, прямота до вызова узколобой официальщине – естественно, от Есенина, и гармония слова и строки, высокая поэтическая культура, кровно связанная с фантастически близким и прекрасным Петербургом, – это, конечно же, от Блока.
Кстати сказать, Глеб Горбовский хорошо знал Николая Рубцова, и по сегодня очень ценит его поэзию. «На моих глазах поэт возник, на моих вознёсся, на моих – ушёл в небытие, оставив после себя светящийся след непридуманной, природной, как разряд грозового электричества, поэзии…» В связи с этим нельзя не отметить, что стихи Горбовского внутренне менее драматичны, ибо судьба пощадила его гораздо более, нежели Рубцова. Он, к счастью, знал родительскую ласку и внимание, в трудные моменты, особенно подростком, было к кому прислониться, получить помощь. Его родители были преподавателями, знали и любили русскую литературу, что не могло не передаться и сыну. Отец, Яков Алексеевич, в своё время получивший фамилию от деревни Горбово, откуда в Порхов переехала его семья, – был репрессирован по ложному, как тогда и водилось, обвинению в заговоре (было когда простому преподавателю думать о покушении на важных лиц!), отсидел 10 лет в лагерях, вернулся, снова стал работать и не бросил сына, когда тот по причине молодецкой удали и скверных на ту пору привычек чуть не сошёл «с катушек». Коварная нота дерзкого отчаяния не скоро отпустила Горбовского от себя.
…Сплю, садятся мухи, жалят. Скучно так, что – слышно! Как пение… Расстреляйте меня, пожалуйста, это я прошу – поколение.
1956
Но жизнь продолжалась, с возмужанием приходила и ответственность за данный Богом талант. К тому же многое благоприятствовало этому. К примеру, в его комнатушке на Пушкинской в Ленинграде побывали чуть не все значительные поэты того времени, в том числе из Москвы. А это, смею заверить читателя, – дорогого стоит. Как говорится, с кем поведёшься…
Г.Я. Горбовский
«Обстоятельства сложились таким образом, – пишет Горбовский о себе, – что институтского образования я не получил, в студентах никогда не значился, моими университетами было общение с людьми, и одним из своеобразнейших своих факультетов считаю житие на Пушкинской». И далее: «Безо всякой натуги мог бы я теперь составить отдельную книгу из одних только кратких описаний многочисленных визитов, нанесённых мне замечательными людьми в момент (длиною в 5 лет), когда проживал я на Пушкинской улице в 9-метровом “зале ожидания”. А теперь представьте, – 9 метров, жена, которой надо делать вид, что всем рада, да ещё и о закуске позаботиться, да ещё и слышать до ночи, а то и до утра этих классиков, понимаешь!» – словом, нечему удивляться, что Горбовский был трижды женат, и все проблемы, как правило, вились в том числе и около любимого «напитка», чем в ту пору поэт порой злоупотреблял. И откровенно признавался в этом, в том числе в стихах.
Пишу начальству заявление — не от себя, от поколения: Вы разрешите нам, Высочество, уйти из пьянства — в царство Творчества… Уйти в лесные поликлиники, из меланхоликов — в сангвиники…
Но продолжим. Кроме ленинградских писателей, что естественно, среди его гостей были и москвичи, тот же Евгений Рейн, знаток западноевропейской литературы, сам поэт, и другие незаурядные творческие личности. В те годы общался Горбовский и с Иосифом Бродским, и с Николаем Рубцовым, и Александром Кушнером. Это было пиршество настоящей поэзии: часами звучали стихи Есенина, Цветаевой, Блока, Гумилёва, Пастернака… И, конечно, как же без песен Окуджавы, Высоцкого?.. Позднее, в многочисленных писательских поездках, он познакомился со многими поэтами, составлявшими в ту пору цвет литературы, – и с Робертом Рождественским, и Булатом Окуджавой, и другими. Несколько раз и я была на подобных мероприятиях и, уже зная Горбовского как поэта, была несколько удивлена его сдержанностью и немногословностью. Не зря говорят: в России надо жить долго. Есть время не только пережить целые эпохи, но и задуматься
