class="p1">– Ах, ты ж, балда такая! – беззлобно выругался ей вслед Бармалей.
Потом он вдруг вспомнил, что Мара советовала ему в дороге обращать внимание на знаки, кои должны-де, попадаться ему навстречу, и подумал: а ворона эта – не знак ли ему? Конечно, он предпочел бы нормальный дорожный указатель, но в волшебном лесу их, нормальных, очевидно, просто не может быть. Так что... Так что, будем руководствоваться теми, которые есть.
Вздохнув и поправив на голове шапку, он пошел от камня налево – в направлении, которое не сулило ему ни фига хорошего, следом за растворившейся в синих тенях пространства Пуганой вороной.
Идет Бармалей по лесу налегке, а сам все слова Мары про родителей своих вспоминает, да всякие мысли на этот счет у него в голове ответно возникают. Вот, сказала она, что нагадали Карачуну про него, будто он, Бармалей, станет де причиной его гибели. И Злозвон тот поначалу внимания не обратил на гадание, а потом вдруг уверовал в него и бросился, стало быть, угрозу устранять. Так? Так. Ну, хорошо, а кто мог ему, Карачуну этому, гадать? Кто настолько к нему близок, что вообще мог со своим гаданием к нему приблизиться? Кажется, что круг таких лиц очень ограничен. Кто имел возможность и время, чтобы убедить его в верности пророчества?
Теперь, с другой стороны, а кто вообще в Русколанском лесу, в этой Яви и в этой Нави, имеет большее отношение к судьбам людей, чем Мара-властительница, с ее серебряным серпом? Да вряд ли найдется кто-то еще! Значит, что же получается? Мара, если принять за аксиому, что она и есть вершительница судеб, подстроила долю его и его родителей так, как ей зачем-то было нужно, а потом сообщила о ней Злозвону? Сообщила в форме гадания. И была упорна в своем прогнозе, пока Карачун сам в него не уверовал. Потом же, когда тот бросился устранять угрозу себе, вполне мнимую, надо полагать, Мара отвратила опасность от Бармалея. По сути, спасла его.
Вопрос: зачем все это было нужно ей организовывать?
Ответ у него был только один: Снегурочка. Ну, явно же, все скручивается и завязывается вокруг именно этого персонажа.
Значит, Мара-Моревна принимала, и продолжает принимать, особое и весьма деятельное участие в судьбе Снегурки, из чего следует, что она...
Хотя, конечно, многих нитей и всех хитросплетений этой истории он не знает. Просто не замечает, не ощущает их.
– Так что, Бармалеюшка, – сказала ему напоследок Мара, – тебя здесь давно знают и ждут!
– О, как! – удивился он. – Польщен!
– Да. Иди и делай, что должно. Совершай свой подвиг!
Подвиг-то подвиг, с этим как раз все ясно. С этим никто не спорит. Но вот как ему теперь относиться к Маре? Если действительно всю историю замутила она? И если причиной – первопричиной – той аварии и гибели родителей является она? Что ему делать дальше, – он совершенно не понимал. Тем более что ему лично, во всяком случае, по ее собственным словам, она спасала жизнь дважды. Один раз смерть отвела в сторону, другой – вовсе из нее возвратила.
«Но если ворожея, нагадавшая темному про меня, не Мара, а кто-то другой, все становится на свои места, – подумал он в конце. – Осталось выяснить, кто же тогда эта гадалка?»
Этого он не знал. Но он и много чего другого не знал в этом странном мире.
«Остается одно, – решил он. – Иди и делай, что должно! А там будет видно. Так или иначе, в свое время все откроется, и тайное станет явным».
«Мудро, Боря», – оценил он себя иронично.
Так, размышляя над событиями, в самую гущу которых он волей судеб попал, пытаясь с наскока овладеть истиной и назвать главных действующих лиц по именам, Бармалей все шел и шел волшебным лесом, незаметно для себя приближаясь к пункту назначения и точке приложения сил. Все это время, как ни удивительно, он шел по следу Пуганной вороны. Как-то так получалось, Борис, быть может, просто не отдавал себе отчета в том, что следует за ней. Всякий раз, когда он начинал задумываться, куда идти дальше, ворона оказывалась впереди. Она неожиданно срывалась с куста или с дерева перед ним и, сломя голову, с криком неслась куда-то, а он, вздрогнув от внезапности и испуга, посылал на голову бедной птицы кару небесную, но и продолжал идти за ней, до следующей встречи, поскольку других ориентиров не имел.
Однажды произошел интересный и странный случай. Бармалей свернул, видимо, не туда, куда следовало, так ворона вернулась, нашла его в лесу и с невообразимым гвалтом носилась над его головой, задевая крыльями, до тех пор, пока он не вышел на правильную тропу. Только после этого случая он уверовал, что не заблудится в лесу, даже если будет упорствовать в этом желании.
Долго ли, коротко ли шли они с Пуганой вороной по лесу, но в какой-то момент Бармалей понял, что узнает местность вокруг себя. Он здесь уже бывал – когда с Лютиком и Андрейкой делали засаду на Карачуна. Он остановился и, присмотревшись внимательно, вскоре заметил впереди себя какие-то сполохи света. Значит, ему туда.
Хошь, не хошь, а время подвига молодецкого наступило.
«Чур! Карачур! Чур!»
Он, соблюдая осторожность, прошел еще, сколько было можно, потом, когда призрачный, похожий на мерцающий телевизионный, свет залил все вокруг, опустился на снег и по-пластунски пополз вперед. Неожиданно подумал, что за последнее время он столько ползал и валялся в снегу, сколько не доводилось этого делать за всю предыдущую жизнь. И, что удивительно, совершенно не мерз при этом. Ему и сейчас не было холодно.
Добравшись до самой опушки, Бармалей спрятался за толстой березой и, таясь, но выглядывая, стал вникать в то, что происходило перед ним.
А происходили там удивительные, ужасные и в чем-то эпичные события.
Он как раз увидел, как Ягодина Ниевна, блеснув латной рукавицей, махнула рукой, и войско ее, вскипев темной пеной и ощетинившись палицами и кольями, двинулось медленным прибоем к центру поляны. Шли молча, видимо, у лесного народа не было в привычке подбадривать себя и смущать противника криком. Но вот мамаша Фи себя в этом плане совсем не сдерживала.
– Э-ге-гей! – кричала она, двигаясь в своей ступе на пять шагов впереди всех, и размахивая при этом мечом-кладенцом. –
