И мы начали говорить. Говорили… Говорили… И говорили…
– …я поплыл туда на корабле…
– …и тогда улетела и вернулась в Олокуз…
– …туда не ступала нога человека многие столетия…
– …и он закрыл потрошителя грудью…
– …она была удивительной! Конечно же, я принял решение нарисовать ее…
– …и тогда он испепелил себя изнутри…
– …я понял, что осталось только поворачивать назад…
– …и тогда они ударили все вместе, и от такого Аэзун не смог защититься…
– …и тут в океане начался шторм…
– …я решил назвать ее Ничит. Вспомнил из памяти Аэзуна про кначетку, которая во время войны людей и кначетов умудрилась создать город, где люди и кначеты жили вместе, в мире и согласии…
В какой-то момент мы замолчали, поняв, что рассказали самое главное.
– Ну что? – улыбнулся Азкэт. – Нашел ответы на свои вопросы, в поисках которых ты пошел в элиторы?
– Нашел. – Я вздохнул, проворчал: – Стоило тратить восемь лет, чтобы понять, что люди и кначеты – одинаковые, а война между ними бессмысленна и никому не нужна. Ну, по крайней мере теперь у меня есть план…
– Значит, ты на верном пути. – Кначет мило улыбнулся.
– Слушай… – Я неловко поерзал, зная, как трепетно друг относится к искусству. – Ты не мог бы убрать картину со мной из зала?.. Ее Верло увидел. Вроде он пока не понял, что это я, но я боюсь, что узнает.
Художник выглядел удивленным:
– Вы же друзья, почему он этого еще не знает?
Я удивился не меньше:
– С чего ты решил, что мы друзья?
Азкэт взглянул на меня, как будто я спрашивал что-то очевидное:
– Он ведь знает о Ничит.
– Да, но… Мы просто договорились! Это ничего не значит.
Кначет разглядывал меня с некоторым изумлением, потом пожал плечами.
– Значит, расскажи ему. Он будет благодарен за спасение и точно станет твоим другом.
– А вдруг нет? Может, он посчитает своим долгом сдать меня властям как изменника? Сам подумай, меня слушаются кначеты!
– Он согласился не трогать Ничит, Силь.
– И что?
Мы глядели друг на друга с обоюдным непониманием.
– Ладно. – Друг снова пожал плечами. – Но ты меня не убедил. Я не вижу смысла убирать картину.
Я выругался.
– В этом весь ты. Построить галерею в большом городе у всех на виду… Еще и торговый порт, центр торговых путей, большой поток людей! Рано или поздно твоя галерея заинтересует элиторов. Они уничтожат твои картины.
– Не уничтожат. – Художник спокойно и уверенно смотрел на меня. – Ты все еще считаешь людей чужими, хоть и понял, что все одно. Но ты человек, Силь, а не кначет.
Ну… Когда кначеты при встрече сразу относятся к тебе как к родному, сложно не отвечать им взаимностью. А люди так, конечно, не делают… Я вздохнул.
– Ну не всех же! Вот Яролас или Шэйс, например – свои.
– Редкие исключения подтверждают наличие правила. Перестань бояться людей. То, что у тебя нет над ними власти, что они не склоняются перед тобой, – не делает их врагами. Перестань, Силь.
– Я не… – Я проглотил язык. Я что, правда боюсь?.. Друг никогда не говорит просто так. – Я ведь просто стараюсь мыслить рационально. Для дела. Соотношу риски негативного исхода с пользой от конкретного действия…
– Малыш… – Азкэт улыбнулся. – Я знаю, что ты очень критически относишься ко всему вокруг тебя. И ты в этом молодец. Но это никак не противоречит сказанному мной. Ты боишься.
И как против этого спорить? Я мрачно взглянул на друга исподлобья. «Я знаю потому, что знаю. Или потому, что старше тебя на пару тысяч лет».
– Видимо, ты перестанешь считать меня малышом, когда мне будет лет пятьсот.
– Может быть. – В глазах кначета зажглись веселые искорки.
И как он так умеет – одним взглядом поднимать настроение?..
Расследование
Верло уныло забрал у полицейского листок бумаги со списком.
– Вот и последние шесть адресов… Там тоже, скорее всего, ничего не найдем. Нельзя найти преступника без четкого почерка и мотива!
Кивнув, я вздохнул:
– Он может убегать бесконечно долго.
Дверь распахнулась, и на пороге возник запыхавшийся Мэллот. Пытаясь отдышаться, он вытер пот со лба и взглянул на нас с тревогой:
– Нашли новое тело. Кузнец. Его видели вчера охранники склада. Он пришел туда, но увидел полицию издалека и ушел, его не стали догонять и спрашивать, что он тут забыл…
Твою мать… А если бы я вчера клоу остановил, он был бы жив?.. Или он умер до нашей встречи?..
Первым среагировал Верло:
– Нам нужно взглянуть!
Очередная бессмысленная возня. В конце концов, кначет не будет сидеть ждать нас около давно остывшего трупа. Какой еще след там можно найти?.. Но пока мы делаем хоть что-то, шанс, что мы поймаем клоу, выше, чем если бы мы не делали ничего.
Дождавшись подтверждающего приказа от Кэллита, полицейский повел нас прочь. Мы погрузились на платформу, поехали. Дорога, указываемая Мэллотом, лежала на другой конец города, ехать пришлось через центр. В середине дня народу достаточно много, так что двигались мы не очень быстро, но недостаточно медленно, чтобы принять решение ехать через менее загруженные окраины. Я смотрел в голубое небо без единого облачка и пытался не уползти в безграничную хандру. Сейчас я должен быть собран, мне нужен трезвый и холодный рассудок. В депрессии кначета не найти.
Впереди раздались крики. Испуг, волнение… Я опустил голову, от рывка чуть не упал, вцепился в поручни – платформа набрала скорость и въехала на площадь… На фонаре покачивался дородный мужчина в богатой деловой одежде. Судя по амплитуде, повесился он прямо только что.
– Полиция! – зычно крикнул Мэллот так, что у меня заложило уши. – Разойтись!
Платформа подъехала ближе, в брешь из расступающихся людей… Поздно. Бедолага мертв. Была надежда, что еще можно спасти, перерезать веревку – но нет. У него, как и у многих висельников, сломана шея. Долетел чей-то пораженный голос из толпы:
– Это же мэр!
Приоткрыв заслонку, я выпустил наружу чувства и тут же ощутил ауру клоу вокруг трупа. Конечно, это он. Зрение сузилось до одной точки – боковое застелил черный туман. В ушах молотом по наковальне застучало сердцебиение. Это моя вина. В голове эхом смеялся довольный голос: «Это будет самая крутая игра в моей жизни». Меня начало мутить, я закрыл рот ладонью, чтобы не вырвало. Мэр умер только потому, что я вчера отпустил Даци. На что я надеялся?.. Что мы найдем его быстрее? Что он затаится? Что передумает? Я не помню. Не помню.
И ведь в этой смерти не обвинишь Кантэзо. Это полностью моя вина.
