Государство бралось защищать то, что получило с тех пор название «исторических памятников» и «национальных древностей». По всей стране развернулось создание краеведческих музеев, шли археологические раскопки, публиковались документы местных архивохранилищ, исторические монографии отдельных провинций и областей, сборники местных преданий. Воссоздаваемое таким путем многообразное культурное достояние страны становилось существенным восполнением официального исторического «дискурса»[842].
Заморская Франция
Новые горизонты культурного многообразия открыло произошедшее при Третьей республике превращение Франции в страну массовой иммиграции и особенно формирование французской колониальной империи. Оба эти процесса до сих пор оцениваются пристрастно, противоречиво, с диаметрально противоположных позиций. О колониализме продолжают писать, как о «неподдающемся прощению преступлении» и «смертном грехе», обвиняя Французскую республику в «сплошном лицемерии»[843]. Но пишут о нем как о героическом предприятии, означавшем «невероятную интенсивность жизни, более широкие горизонты… морские просторы, которые надлежало преодолеть, климат, с которым предстояло бороться, чужие нравы, в которые требовалось вникнуть». В обществе, замкнутом на себя, закрытом в значительной мере для внешнего мира, заморская колонизация «утверждала образ некоего самопреодоления»[844].
Ныне преобладает стремление к гибкой, амбивалентной оценке, выявляются новые аспекты колониализма в свете современных проблем иммиграции и интеграции. Колониальные империи, утверждает французский политолог Ж.-Ф. Байяр, «прежде всего являли циркуляцию идей, людей, верований, политик, материальных объектов в континентальном и трансконтинентальном масштабах». Колониализм был не изолированным отношением колонизаторов и колонизованных, а «первой многосторонней системой современной глобализации»[845].
В ходе колониальной эпопеи Франция открывала себя народам других континентов, огромному миру. Заморская миссия оказалась органичным для страны делом. Чтобы обосновать колониальную экспансию, у которой было немало противников, и завоевать массовую поддержку, потребовалось обратиться к духовному наследию страны, к универсалистскому пафосу, к вере французов в свое призвание быть носителями идей свободы и прав человека, сеять семена всеобщего просвещения, распространять цивилизацию.
Сосуществование и тесное переплетение интересов национально-государственной консолидации с универсалистскими устремлениями отмечаются на протяжении едва ли не всей истории Франции. «Французское пространство» пребывало в постоянном движении, а территориальная экспансия сопровождалась выдвижением универсалистских установок относительно общей судьбы различных народов, различных частей мира. «От Хлодвига до Карла Великого, от Людовика Святого до Жанны д’Арк, от Робеспьера до Наполеона, от Реставрации до Арабского королевства Наполеона III» универсализм был «субстратом национальной идентичности», пишут профессор университета Страсбур-II Бансель и сотрудник Национального комитета научных исследований Бланшар[846].
Этот универсализм, уходящая корнями в глубь веков революционно-универсалистская «французская модель» Третьей республики, явился легитимацией создания колониальной империи. На конгрессе Лиги прав человека в 1931 г., пишет профессор медицины (Париж) Броман, Франция осудила «империалистическую» концепцию колонизации, признав оправданным только колонизацию, преследующую гуманистические цели.
Их разъяснил французский делегат Альбер Байе: «Страна, провозглашающая права человека, вносящая исключительный вклад в научный прогресс, дающая светское образование; страна, которая перед другими державами выступает наибольшим поборником свободы, cамим своим прошлым предназначена распространять повсюду, где может, идеи, которые ее прославляют. Мы можем считать себя наделенными мандатом обучать, воспитывать, делать свободными и богатыми, помогать народам, которые нуждаются в нашем сотрудничестве»[847].
Важнейшей чертой французского гения считались универсальность, способность к творческому заимствованию и бескорыстному прозелитизму. Навязывая свои качества другим народам, французы искренне верили, что это не их специфически-национальные особенности, а универсальный «тип добра и красоты». Конечно, «наивное убеждение», соглашался Мишле; но продиктованное лучшими чувствами. Француз верит, что «не может ничего сделать более полезного миру, чем дать ему свои идеи, свои нравы и свои моды»[848].
Еще в 1849 г. Мишле выдвигал для Франции установку: «Спасти народы (races), побудив их к движению. Не изменять их, а обратить их к самим себе… Каждому народу, каждой расе мы скажем: “Будьте самими собой”, и тогда они пойдут за нами». Эта «революционно-романтическая форма отношения Франции с миром подразумевала не территориальную экспансию, не политическое господство, не роль модели, но скорее роль Христа, спасителя человечества», – разъясняет позицию историка-классика профессор Кола[849].
Колониальная экспансия Третьей республики отличалась обстоятельной идеологической проработанностью, и в колониальной идеологии Франции упор был сделан на общечеловеческие ценности, гуманизм, идеалы Просвещения. В этой идеологии нашли развитие и установки апостолов республиканизма первой половины ХIХ в. (Мишле, Гюго), отнюдь не предназначавшиеся заранее для колониальной ситуации. По отношению сначала к отдельным регионам Франции, затем странам Европы, а впоследствии и ко всему миру французы, вдохновляясь революционно-республиканскими традициями, брали на себя «миссию универсальных воспитателей»[850].
Это и получило название «цивилизаторской миссии», и сам термин, пишет профессор Коллеж де Франс Лоранс, был изобретен именно французами еще во время Египетской экспедиции Наполеона Бонапарта (1799). «Цивилизаторская миссия» стала лишенной расового акцента альтернативой и в некотором роде эвфемизмом идеологемы «бремя белого человека» (под знаком которой британское правление в Индии трансформировалось из «военного деспотизма» в «просвещенный деспотизм»). Суть была одна. На смену идеологии конкистадоров, видевших в колонизованных индейцах извечных рабов, приходили эволюционные идеи и принципы универсального прогресса. «Конечной целью новой колонизации становилось возрождение колонизованных народов и приведение их к европейской модерности, понимаемой, особенно в ее французской версии, как универсальная»[851].
Цивилизаторское призвание Франции толковалось в миссионерском духе как собственно служителями Церкви, так и республиканцами, решительно отделившимися от нее, но воспринявшими подвижнический дух апостолического служения. «Две Франции», пишет ученый из Оксфорда Дж. Дафтон, объединяло представление об особом призвании страны, ее духовной миссии: «Подобно тому как набожные мужчины и женщины верили, что Бог избрал Францию, чтобы распространить католицизм по всему миру, пылкие республиканцы считали свои либеральные идеи французским даром человечеству». Как проповедовал Жюль Ферри, инициатор закона об отделении школы от Церкви (1882) и одновременно снискавший прозвище Тонкинца инициатор колониальной экспансии, «Франция имела право покорять низшие расы, ибо ее долгом было цивилизовать их»[852].
Можно ли говорить о расизме «отцов» французской колониальной империи? Период Третьей республики обильно питал расистские теории: от Гобино до Лебона, от Ваше де Лапужа до Жироду. Между тем французские расисты выступали ожесточенными критиками Ферри и его единомышленников. Они высмеивали как безнадежное занятие политику ассимиляции: апологетов «французской расы» невероятно раздражало то, что они называли «офранцуживанием» колонизованных. Аборигенам надлежало сохранять свои обычаи и нравы, сколь бы варварскими те ни представлялись, поскольку они соответствуют их врожденным психологическим данным и умственным способностям.
Идеологи колониальной политики Франции решительно оспаривали мнение об обреченности «низших рас» на прозябание. Верные гуманистической идее единства человеческого рода, они полагали, что народы других рас не должны быть исключены из процесса просвещения и развития: «Поскольку негр или араб поддаются воспитанию, они как часть человечества могут быть спасены высшими цивилизациями»
