Пимена и чудовского архимандрита Левкия. Поехали и другие архиереи, Никандр Ростовский, Елевферий Суздальский, Филофей Рязанский, Матвей Крутицкций, а также архимандриты Троицкий, Спасский, Андроньевский. Князья Иван Дмитриевич Бельский и Иван Федорович Мстиславский со многими боярами, окольничими, дворянами и приказными людьми прямо из митрополичьих палат, не заезжая домой, поехали вслед за архиереями в Александровскую слободу.
Не вдруг Иоанн допустил к себе челобитчиков; только после разных переговоров сначала он принял епископов, а потом и боярам с приказными людьми дозволил видеть свои царские очи. Не вдруг он согласился сложить свою опалу; потребовалось много усиленных просьб, пока Иоанн объявил, что ради отца своего митрополита и богомольцев своих епископов снова берет в руки «свои государства», а на каких условиях, о том прикажет особо отцу митрополиту. Часть бояр он удержал при себе; остальных с приказными людьми отпустил, чтобы они по своим приказам ведали дела по-прежнему. Все казались ликующими и благодарили Бога за окончание общей опалы. Вскоре сделались известны и пресловутые условия, на которых лицемерный тиран отказывался от своего мнимого намерения покинуть государство.
В начале февраля Иоанн торжественно воротился в столицу. Говорят, все видевшие его в это время были поражены резкой переменой в его наружности. Он был высок, статен, худощав, но крепко сложен, имел глаза небольшие, серые, но светлые и острые; нос прямой, длинный ус, и вообще в молодости своей отличался довольно приятной наружностью. Теперь же, хотя ему было не более 35 лет от роду, он уже смотрелся сморщенным, лысым стариком, с мрачным полупотухшим взором. Явные признаки тех страхов и опасений и той жажды крови, которые постоянно терзали его душу. Он объявил, что вновь принимает на себя бремя правления, с тем чтобы, во-первых, ему вольно было казнить своих изменников, класть на них опалу, лишать имущества и жизни без докуки и печалований со стороны духовенства; а во-вторых, чтобы в государстве учинить ему себе опричнину — слово не новое в смысле особого имущества или владения, но получившее теперь небывалое и страшное значение. В эту свою опричнину Иван IV отделит часть бояр, приказных, служилых и дворовых людей с особо назначенным для того «обиходом»; туда же он велел выбрать 1000 человек из князей, дворян и детей боярских, дворовых и городовых, и раздать им поместья в тех городах и волостях, которые назначены в опричнину, а не принадлежавших к ней помещиков и вотчинников перевести из этих мест в иные. Число отделенных на содержание царского двора и опричнины городов с волостями простиралось свыше двадцати, а именно: Можайск, Вязьма, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Вологда, Юрьевец-Повольский, Балахна, Старая Русса, Устюг, Каргополь и некоторые другие. В самой Москве отделено было несколько улиц с околотками и слободами, каковы: Чертольская, Арбатская, Сивцев Враг, часть Никитской и прочие. В этих улицах поселены бояре, дворяне и приказные люди, принадлежавшие к опричнине, а не принадлежавших к ней перевели в иные улицы, на посад. В той же части города, именно за Неглинной на Воздвиженке, царь велел строить для себя особый дворец и оградить его крепкой каменной стеной. Все же остальное Московское государство, или так называемую земщину, он поручил ведать боярам земским (собственно боярской думе), во главе которых поставил князей Бельского и Мстиславского. Разумеется, о всяких важных делах земские бояре должны были докладывать государю. Странные распоряжения сии Иоанн завершил ограблением земской казны: он велел взыскать из Земского приказа сто тысяч рублей «за свой подъем», то есть за свое последнее путешествие с огромным обозом в Александровскую слободу и обратно.
Имущества всех опальных и осужденных на смерть отныне должны были отбираться на государя. Все эти распоряжения исполнены были беспрекословно, как ни странны они казались русскому народу. Но воля государя в его глазах имела священный характер. Отделяясь от народа и окружая себя преданными, надежными телохранителями, очевидно, робкий тиран прежде всего думал оградить свою личную безопасность, за которую более всего страшился. А затем он думал уже без всякой помехи предаться утолению своей безумной ненависти к влиятельному в народе и гордому своими знатными предками боярскому сословию, многие члены которого были виновны в своей дерзости перед государем во время его малолетства и потом в своих притязаниях на право совета и отъезда.
Началась вторая вереница казней и опал. В числе первых казненных теперь был доблестный князь Александр Горбатый Шуйский, потомок удельных князей Суздальских, отличившийся во время казанской осады; его казнили вместе с молодым сыном Петром. Современник рассказывает, что сын первый наклонил голову; но отец отвел его и сказал, что не хочет видеть его мертвым. Юноша уступил ему первый черед, взял в руки отрубленную голову отца, поцеловал ее и затем положил на плаху свою собственную. В ту же эпоху казнены: Петр Ховрин, окольничий Петр Головин, князья Петр Горенский-Оболенский, Иван Сухово-Кашин и Димитрий Шовырев. (Последний был посажен на кол, на котором мучился целый день, пока испустил дух.) Князья Иван Куракин и Димитрий Немаго насильно пострижены в монахи. С князей и бояр Василия Серебряного, Ивана Охлябинина, Ивана Яковлева, Льва Салтыкова, а также с Очина Плещеева взяты клятвенные грамоты о верной службе с денежными поручительствами. Князь же Михаил Воротынский возвращен из ссылки; причем с него взята запись с двойным поручительством в 15 000 рублях. В записи этой он клялся не отъехать ни к литовскому королю, ни к турскому султану или крымскому хану, или к ногаям, ни к князю Владимиру Андреевичу! В то время многие дворяне и дети боярские также были заподозрены в изменнических замыслах, подверглись опале, лишены своего имущества и частью сосланы в новоприобретенную Казань.
Из имущества казненных и опальных царь обыкновенно раздавал награды своим опричиникам, число которых не ограничилось одной тысячью, а впоследствии доведено было до 6000. Они набирались из молодых людей, принадлежавших к сословию дворян и детей боярских, и должны были отличаться удалью, отчаянной готовностью на все по царскому приказу. Они давали особую клятву на верную службу с обязанностью знать только одного государя, ради него забыть об отце и матери, доносить ему на изменников и не водить хлеба-соли с людьми земскими. Оделяя их дорогими конями, одеждами, оружием, царь придумал для них еще особое отличие: прикрепленные к седлам собачьи головы и метлы, в знак того, что они грызут и метут царских недоброжелателей. Чтобы крепко привязать их к себе, тиран сквозь пальцы смотрел на их проступки; при столкновении с земскими людьми опричники всегда выходили
