обещалась? — спросил Чистяков и посмотрел почему-то на часы. — Время у нас не свое, казенное, от попутного транспорта зависимое. Ремонт они к завтрашнему дню обещались закончить, а по дороге и нас для дальнейшего путешествия прихватить.
— Должен вас, дорогие товарищи респонденты, огорчить по этому поводу. Затем и заявился. Попутчики ваши чуть свет дальше проскочили. Я как раз сетёшку ставил, а они тихим ходом мимо сплавлялись. Мотор не включали, видать, чтобы вас не будить. Я так понимаю, не ко двору вы им пришлись.
— Не пришлись, — снова посуровел Чистяков. — Не ошибся я, выходит. Было такое подозрение. Выходит, положение наше теперь полностью зависимое. Не подскажете, Михаил Федорович, как нам быть?
— Далече что ль подаваться или назад решите?
— Теперь — что подвернется. Можно и по течению, а не получится, назад подадимся. Доложим, что задание не выполнили в силу сложившихся обстоятельств. Так ведь и в ту, и в другую сторону без оказии не двинешься. Может, сплавимся с кем-нибудь? Хотя бы до следующего порога.
— С кем тут сейчас сплавишься? Время для передвижений самое что ни на есть бесполезное. С покосом управились, огород в полную силу ещё не подошел, в тайге, кроме как комарам и гнусу, себя на откорм подставлять тоже без интересу. Мужики, которые ещё остались, отлеживаются, к охоте готовятся или на новых местах устраиваются помаленьку. Один Прошка окрест шарашится, сторожа из себя изображает. А вот баба моя, ежели от него о вас услышит, мигом заявится. Не упустит такой случай. Всё, как есть, вам изложит — и былое, и нонешнее, и завтрашнее. Её по молодости да по глупости за такие таланты даже местным агитатором назначали за это самое будущее агитировать. Так что она полностью в курсе — кто, где и куда вам теперь деваться. — Он приложил согнутую ладонь к уху и повернулся в сторону реки, прислушиваясь. — Собаки загомили. Видать, Серафима Игнатьевна моя возвернулась. Легка на помине. Сейчас прибудет диспозицию выяснять. Прошка, видать, такого наговорил, что бегом подалась. Вон как торопится. Мне ультиматум до конца недели объявила, а сама двух дней не сдержалась.
Торопливо спешившая прямиком в нашем направлении высокая средних лет женщина остановилась у раскрытой во двор калитки, внимательно нас осмотрела и лишь потом повернулась к стоявшему чуть в стороне от нас мужу.
— Чего в дом-то не заходишь? Не пущают, что ль?
— Всегда вот так-то, — оборотился к нам Михаил Федорович. — Нет о добром о чем заговорить, обязательно что похужей сначала изложит. Всю жизнь так-то. Кого в доме-то делать, когда погода лучшей не придумаешь? Гости вот в церкву нашу наладились податься. Очень им тамошние иконы показались. Интересуются, почему крест сбросили, а поп эту самую… Как её? Анафему наложил.
— Сам-то не мог рассказать?
— Сам наворочу, что хочу, а людям как положено полагается. Об чем захотят.
— Про все, что ль, рассказывать? — не то удивилась, не то заинтересовалась Серафима Игнатьевна.
— Судя по всему, мы у вас тут надолго застряли, — объяснил Чистяков. — Поэтому желательно в полном объеме и с подробностями, какие посчитаете необходимыми.
— Мало ли что я посчитаю, — пожала плечами наша будущая экскурсоводша.
— Нас вполне устроит всё, что вы сочтете необходимым. Чем больше, тем лучше, — улыбнулся Чистяков. — По слухам, вы замечательная рассказчица.
— Мы с этим слухом дома ещё поговорим, — пообещала явно польщенная Серафима Игнатьевна. — То слова лишнего не даст сказать, а то вон какие авансы развешивает. А как не поглянется, что рассказывать буду? Мы ведь тут островные, а не городские, да ещё тайгой со всех сторон подпертые. В тайге родились, пням молились. Поп, может, потому и не схотел, чтобы мы на свою самостоятельность чересчур опирались. А сегодняшней власти той и вовсе слова поперек не скажи. Не сказывал им, как Гришка Шмырин крест сбивал? — обратилась она к мужу. — Крест до сих пор лежит, а Гришку через месяц так дуриком и похоронили.
— Почему «дуриком»? — заинтересовался Чистяков.
— Так башку зашиб, когда сверху свалился. Так до самой смерти и не сообразил, что с ним приключилось. Все врачей расспрашивал, откуда он у них взялся. Нет к Немыке сходить, она бы его мигом на ноги поставила. Так нет, раз председатель, надо в город везть. Так на тамошнем погосте и обосновался.
— Предвижу, что вы нам много интересного про здешнюю жизнь порасскажете. За что заранее весьма и весьма благодарны. Может, действительно, в дом войдем, с его бывших обитателей и начнем, если с дороги не устали?
В это время в раскрытую калитку мимо Серафимы Игнатьевны прошмыгнули две симпатичные лайки и с интересом стали разглядывать меня и Чистякова, то и дело оглядываясь на хозяев, словно спрашивая, как им вести себя по отношению к нам. Чистякова они как-то сразу приняли за своего, а вот я им явно пришелся не по вкусу, поскольку на шее у меня висели сразу два фотоаппарата, один из которых я по кивку Чистякова наводил на всё ещё стоявшую у раскрытой калитки Серафиму Игнатьевну и искал подходящий ракурс для будущего портрета. Предупредительное рычание остановило меня на полпути. Я оглянулся на Чистякова, но тот весело улыбался:
— Они просто ещё не в курсе, что ты Серафиму Игнатьевну хочешь увековечить. Как хозяйку этого интереснейшего острова. Каюсь, я до сих пор ещё не поинтересовался, каково его исконное название. Как его первые поселенцы обзывали? Надеюсь, не «Светлым путем»?
— Был светлым, стал незаметным. Куда подаваться и где лучшей оставаться, ни одна холера толком не скажет. Одни обещалки. Был «Светлый путь», станет ещё чем-нибудь. То ли осчастливят, то ли последнее отымут. Побывала я на их стройплощадках, насмотрелась. Все сплошь поперекопали и невесть что понаворотили. А дед Немыкин, когда ещё завещал — когда мой дом сгинет, тогда и Редуту нашему не устоять, смоет, как и не было никогда.
— Какому Редуту? — не удержавшись, спросил я почему-то у Чистякова.
— Так он так остров наш обозвал, когда из Парижу вернулся, — объяснила Серафима Игнатьевна. — Наполеона они как расколотили, по домам подались. Немыка сказывала, что он по французам из пушки палил, а за заслуги его
