на ломаном имперском, целуя её слезящиеся веки. — Не печалься, я заберу тебя.
Алёна провела кончиками пальцев по его шрамам, и вкус желчи почудился на языке.
— В этот раз точно, — пообещал он, целуя её ладони. — Верь мне. На этот раз я не отступлю.
С болью в сердце им пришлось разомкнуть объятия и разойтись в разные стороны, ежеминутно оглядываясь через плечо.
— Сейчас же, найди мне ту шкатулку, которую батюшка привёз мне из Полесья, — потребовала Алёна у камердинера.
Но старик только сокрушённо покачал головой:
— Сударыня, как же так. Вы ведь её давеча отдали Надежде Андреевне.
— В самом деле? Хм… Что ж делать — то? Мне она теперь до ужаса нужна. Так нужна, что душа из тела рвётся, — женщина тяжко вздохнула.
— Давайте я вам другую приспособлю. У вашей матушки было много украшений.
— И то верно, — согласилась Алёна. — Добудь мне, какую — нибудь особо прелестную.
— Обождите, сударыня, я принесу её в ваши покои, — старый камердинер разулыбался своей полезности, и заковылял на чердак, где среди пыли, годами складывалось имущество Орловых.
— Вот, — принёс камердинер кованный ларец, — ещё от вашей прабабушки.
— Какая прелесть, — ладони Алёны скользили по самоцветам. — Это подойдёт.
Драгоценные камни так искрились на солнце, что дар речи покидал смотрящего. Но восхитившись его красой, женщина убрала ларец в самый дальний угол, под своей кроватью, куда в самые ясные дни не попадало и луча. Теперь ему предстояло укрывать письма новой хозяйки от любопытных Варвар.
Белые конвертики, содержащие в себе крупицы счастья, приходили под покровом ночи. Быстрокрылый Дербник приносил их в своих когтистых лапах.
Оказывается, за пределами Империи бурлила самая настоящая жизнь. Столько всего происходило в мире. В то время как в единственной газете, одобряемой комитетом цензуры, «Имперском Рассвете» — ничего не печатали, а если и появлялась статья, то искривлённая и вывернутая на изнанку.
Однажды он принёс веер. Золотые спицы, тёмные кружева и такая лёгкость, словно Алёна держала в руках крылья бабочки. Он был словно создан для её руки.
Женщина подолгу разглядывала его, то пристально вглядываясь в плетения, то пылко прижимая к сердцу. По словам Лучиано она была достойна самого лучшего. И чем больше женщина перечитывала их тайную переписку, тем больше в этом уверялась.
— Что с моими платьями? — в ужасе Алёна перебирала свой платяной шкаф, натыкаясь на одежду дамского фасона. — Где мои наряды? Это возмутительно, кто этот шутник? Найду, высеку розгами. Живо принесите мне мою одежду.
Недоумевающие дворовые жались к дверным косякам, опасаясь горячившейся сударыни.
— Ну чего встали? — продолжала кричать Алёна. — Я к кому вопрошаю? Если то же мгновения мои платья не вернуться назад, я расскажу всё батюшке.
Побледневшие дворовые разбежались, переполняемые первородным страхом перед мертвецами. Ни один из них, не представлял, чего же хочет сударыня, но каждый был полон решимости отыскать неизвестный предмет, и избежать кары.
— То-то же, — благосклонно кивала она, принимая в руки платье, которое много лет назад уже вышло из моды. А затем причитала, пытаясь в него влезть. — Это как это? Это что это?
Всё-таки сдавшись она бросила одежду на пол и приказала всё исправить. В тот вечер Алёна топала ногами и кидалась в дворовых всем что только под руку попадётся. Тут они по неволе забегали, лишь бы сударыня успокоилась.
Алёна чувствовала себя такой молодой, такой прекрасной, что решила бежать, как только выдастся возможность. По ночам ей часто не спалось, и женщина представляла, как оказавшись в объятиях Лучиано она уноситься с ним всё выше и выше, уносясь с ветром за границы Империи. А там их ждёт только счастье и полная луна.
Это ужасно выматывало её, заставляя срываться на дворовых. К удивлению Алёны, те ещё не ходили жаловаться на неё к батюшке.
В одну из ночей, когда томимая ожиданием письма, Алёна сидела у окна, меж деревьев в плодоносном саду, мелькнула проворная тень. Была полная луна, и в её свете струящимся на землю отчётливо был виден гибкий силуэт. Его очертания женщина узнала бы из тысячи.
Вот и настал час, воодушевлённо подумала она, распахивая окошко, так и совершиться мой шаг к счастью, без подготовки и плана. Ну и пусть, махнула она рукой на оставленные вещи, в новой жизни они мне не понадобятся.
А тем временем тень подкралась под её окна. Алёна забралась на подоконник и уже было перебросила ноги, как визг дворовой разрушил ночное забвение.
Тут же множество рук стали хватать её, затаскивая обратно. Женщина кричала, билась в хватке дворовых, пиналась руками и ногами, рвалась в окно, но силы были не равны. Её с трудом затащили на постель, продолжая удерживать.
Среди неблагородных лиц мелькнуло испуганный лик Льва. Он что — то говорил ей, пытаясь успокоить, а затем просто ухватил её за лицо, и надавил на щёки, насильно вливая в рот, что — то вязкое и безвкусное. Как только жидкость коснулась кончика языка, голова стало тяжелой, в глазах поплыло, и непроглядный сон смежил ей веки.
По утру Алёна не могла понять, собственное сердце сыграло с её разумом злую шутку, или это было наяву. Но чувствовала она себя вполне здравой.
Через несколько дней Дербник вновь принёс ей заветное послание. Лучиано справлялся о её здоровье, и очень переживал за то, что Алёна пыталась спрыгнуть из окна.
«Береги себя, — писал он. — Воссоединение наших сердец непременно состоится. Будь на изготовке, совсем скоро я тебя заберу.»
Тревожное чувство внезапно лишило Алёну сна. Она вздрогнула и очнулась на подоконнике. Вновь созерцала вид из окна до глубокой ночи. Девственное снежное покрытие искрилось под лунным светом.
Женщина тяжело вздохнула. Отсутствие следов чужого присутствия удручало её и нагоняло тоску. Вот бы сейчас перечитать милые сердцу письма. Но стоило им попасть в руки Андрея, и Алёна их больше не видела.
Одно упоминание переписки с сыном Гаэльского посла приводило брата в ярость, и Алёна вновь затихала, глотая горькие слёзы.
Она утёрла вдруг увлажнившиеся глаза, и взглянув на снежный простор плодоносного сада, вдруг, преисполнилась необъяснимой решимостью. Либо она сейчас же заберёт у Андрея свои любовные письма, либо уже никогда не сможет посмотреть Лучиано в глаза. Сдаваться сейчас она отказывалась.
Дворовая, приставленная к ней, дремала, прислонившись к дверному косяку. Но очнулся, только заслышав лёгкий скрип двери.
— Сударыня, — ахнула она, быстро придя в чувства. — Возвращайтесь в постель. Граф не велел выходить. Куда же вы на ночь то?
Алёна посмотрела на девицу взглядом, которым иногда смотрела на надоедающих ей людей матушка. Сталкиваясь
