ребенка. Игра на слух точно алкоголь, говорит реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович. Сами видите, как он слушается. А кто, думаете, остается потом в ответе? Бабушка, конечно. В наше время во всем, о господи, виновата бабушка.
— Сколько вашему молодому человеку? — спросил незнакомец, подойдя к вишне, под которой стоял Давидка.
— Десятый пошел, не сглазить бы. Казалось бы, достаточно того, что на мне лежат все заботы по дому, по огороду и все остальное, так нет же, следи еще, чтобы дорогой внучек не пропустил, упаси боже, утреннюю физкультуру, как когда-то, прости господи, нельзя было пропустить утреннюю молитву, и помоги ему — смехота, да и только! — уроки делать. И к кому, думаете, бежит он со своими шарадами, загадками и пионерскими делами?
— А родители где?
— Родители? Днем они на заводе, а вечером бегут на «самодеятельность». Не знаете современных пап и мам?
— Ну да, у меня примерно тоже так. Я ведь тоже, можно сказать, дедушка.
— Одним словом, работы у меня, слава богу, предостаточно. Казалось бы, с меня хватит. Так на́ тебе — новая напасть. Пошла мода записываться на пианино в кредит. Половина Меджибожа — да что я говорю! — не половина, а почти все местечко и многие колхозники стоят в очереди за пианино. А пока суд да дело, в магазине раскупили все аккордеоны, баяны, гармоники, и музыканты загребают денежки...
— Вот как! А много их, музыкантов, у вас в Меджибоже?
— Да что вы! Даже Липовец, Липовец знаменитого Столярского, остался, говорят, без капеллы. Я просто не знаю, что было бы, если бы реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, не бросил скорняжить и не взялся бы снова за музыку. Знаете, просто жаль человека — его же разрывают на части... Ах, разговорилась и даже забыла предложить вам сесть! Давидка, вынеси гостю стул!
— Спасибо, мне сидеть некогда. Скажите, пожалуйста, где живет Гилел Дубин?
— Портной реб Гилел? Вот тут у нас, в переулке Балшема, живет он, напротив слесарной, вон там, где точило стоит.
Незнакомец посмотрел в ту сторону, куда показала Ита, и увидел два домика-близнеца с высокими цоколями, красными ставнями и стеклянными дверьми. На двери ближайшего домика был нарисован сифон, у крыльца соседнего домика стояло точило с прикрепленной к нему жестяной кружкой, куда бросали деньги.
— Что вы так странно смотрите на меня? — спросил вдруг незнакомец.
— Кто, я? — спохватилась Ита. — Просто хотела спросить, зачем, собственно, вам нужен реб Гилел? Вы его родственник?.. Ваш выговор не очень-то похож на наш. У нас на Подольщине говорят иначе.
— А как говорят у вас на Подольщине?
— Что значит как? Вот так, как я говорю. Откуда же вы приехали?
— Из Москвы.
— Ой, из Москвы! Борух! Борух! Пойди сюда! Чтоб вы были здоровы! Знаете, о чем я вас попрошу? Может, возьмете две-три баночки варенья для моего сына? У меня там сын, женатый, работает у Лихачева, на ЗИЛе... Брысь, злодейка! Она, кажется, уже нашкодила, эта воровка! — крикнула вдруг Ита и бросилась во двор за удирающей кошкой.
Приезжий обратился к Давидке:
— А ну, маэстро, покажи-ка, что ты умеешь. Не бойся, твой дирижер занят теперь кошкой.
Не успел Давидка прикоснуться к клавишам, как появилась Ита. В одной руке она держала курицу, а в другой — небольшую разделочную доску.
— Еще секунда — и нечем было бы справлять субботу. — Она села на крылечко и принялась разделывать курицу. — Вы, я вижу, присматриваетесь к мебели. Если хотите купить, мы слишком торговаться не будем.
— Вы собираетесь выехать отсюда?
— Выехать? Мы за свою жизнь, благодарение богу, достаточно наездились. Это наш московский сын, работающий у Лихачева, прислал нам новый гарнитур. Вот мы старую мебель и выставили для продажи.
— И вы здесь ждете покупателя? Не лучше ли отвезти мебель на базар?
— Ой, чтоб вы были здоровы! Вы думаете, здесь вам Москва? У нас, если надо продать какую-нибудь громоздкую вещь, ее выставляют на улицу перед домом. Скорей избавишься от всех напастей, чем найдешь покупателя!.. Борух! Борух! — снова крикнула она мужу. — Нашла на человека блажь корчевать, никак не оторвешь его. Так вы мне окажете добрую услугу и возьмете для моего сына варенье? Борух!
Наконец появился Борух с заступом в руке. Увидев незнакомого человека, он протянул ему руку и, обратившись к жене, спросил ее:
— Ита, ты меня звала?
— Разве его дозовешься?! Только и знает, что копаться в земле. Стоит ему увидеть свободный клочок земли, как он тут же принимается за него. Тебе что, мало своего огорода и садика, что ищешь новых поместий?
У Боруха тихий, мягкий голос, даже когда он сердится.
— Не люблю, когда говорят глупости. Я, что ли, ради наживы делаю это? Перед войной, — обратился он к незнакомцу, — у нас, как и во всех еврейских местечках, дом на доме стоял. Пришли гитлеровцы, будь они прокляты, и снесли дома — золото искали...
— Чтоб их смерть искала!
— Чем же я виноват, что не могу равнодушно смотреть на осиротелую землю? Она, земля, как вам известно, не бесплодна. Даже если не засеешь ее, она все равно что-то родит. Но важно ведь, что именно. Если б я не развел кругом несколько садиков и огородов, тут вырос бы такой лес крапивы и бурьяна, что не видно было бы домов. Дай бог, чтобы сегодня же появился бульдозер и оставил меня без моих поместий.
— Боюсь только, что, пока бульдозер доберется до твоих поместий, они высосут из тебя все соки. Ты совсем забываешь, что уже вышел из игры, что ты уже пенсионер, дай бог тебе жить до ста двадцати лет! Ты так увлекся землей, что даже не спрашиваешь, откуда этот человек приехал. Они ведь из Москвы!
— В таком случае еще раз шолом-алейхем вам. Мы с Москвой в довольно близком родстве.
— Я им уже рассказала.
— Так зайдемте, будьте добры, в дом. Какие бы вы хотели: три на четыре, четыре на шесть или, может, кабинетные вам сделать?
— Что ты морочишь человеку голову
