Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
Как и в других странах, повышенный интерес к реализму в Японии повлек за собой возникновение неприкрашенной прозы. Японских писателей, работавших в натуралистическом жанре, вряд ли можно признать мастерами стиля, хотя они оставили после себя вполне достойную традицию писать романы разговорным языком. Самое заметное отличие японских авторов от европейских коллег заключалось в отсутствующей — в той или иной степени — объективной озабоченности состоянием общества. Реальность они понимали прежде всего как то, что произошло лично с ними, какими бы тривиальными ни были эти события. В результате, хотя такой незамутненный натурализм как литературное течение оказался недолговечным, он сумел сформировать не только стойкую тенденцию использовать повседневный язык, но и автобиографический, исповедный стиль так называемого эго-романа. Художественная литература вместе с прекрасным языком переживала упадок, и основным содержанием многих японских романов начала ХХ века стала слабо структурированная эмоциональная субъективность. Отчасти это была глубоко личная, полуромантическая реакция растерянности на очень уж быструю модернизацию и давление идеологии кокутай — своего рода «внутренняя эмиграция». Помимо этого, в эго-романе можно обнаружить отголоски древних традиций дневников (никки) и записок дзуйхицу.
В худшем своем виде эго-роман бессодержателен и безвкусен — но только в худшем. Фактически японская культура многим обязана ранним представителям натурализма, а также плеяде более поздних писателей, таких как Симадзаки Тосон (1872–1943), Нагаи Кафу (1879–1959), Сига Наоя (1883–1971), Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) и Акутагава Рюноскэ (1892–1927). Эти и другие не столь яркие таланты оставили множество литературных произведений, неизбежно разных по качеству, но бесспорно современных и бесспорно японских. Более того, в обществе, пронизанном конфуцианским презрением к роману и его сочинителям, им удалось утвердить художественную целостность одного и социальную респектабельность других. Однако важнее всего было то, что их усилия свидетельствовали о неудержимости и универсальности модернизации Японии, которая затрагивала все области жизни и все слои населения всеобъемлющим и часто болезненно ошеломляющим образом.
Идеология
За исключением кино и популярной западной музыки влияние экзотических культурных форм в Японии поначалу было ограничено. Однако тот факт, что увлекалось ими меньшинство, их значение не умаляет, поскольку городская интеллигенция, которая интересовалась новыми достижениями в области искусства и литературы, так же активно проявляла себя в сфере науки и политических убеждений. На деятельность этого нового социального слоя всесторонне влияла все та же динамика инноваций и индивидуации, обладавшая все тем же разрушительным и мятежным потенциалом. В целом, в начале эпохи Мэйдзи японские власти допускали культурное разнообразие и даже поощряли его. Тем не менее они всегда настороженно относились к тем, кто открыто выступал за радикальное изменение политического порядка, и порой сурово подавляли таких «выступающих». В 1937 году политика и культура демонстративно слились в официальной идеологии кокутай, выражающей национальную и государственную сущность Японии.
В значительной степени повышенное внимание властей к идеологии в 1930-е было защитной реакцией на левую агитацию предыдущего десятилетия. На развитие пролетарского движения повлияли международные события (потрясения Первой мировой войны и захват власти большевиками в России), а также внутренние обстоятельства: увеличение численности рабочих, постепенное разорение крестьян и общий рост классового сознания. В самой «сырой» форме левый радикализм провозглашали, а иногда и воплощали на практике лидеры коммунистов и анархистов, которые полностью отвергали идею государства как большой семьи и стояли за его обязательное насильственное уничтожение вместе с капитализмом. Пролетарское движение действовало и в несколько иной плоскости, поощряя ученых и писателей вводить в свое творчество социальную критику, в частности марксистские идеи классовой борьбы. Некоторые профессора, в частности искренне непоколебимый Каваками Хадзимэ (1879–1946) из Токийского университета, обращались к пропаганде идей Маркса и Ленина, как и многие другие менее заметные деятели, обладавшие литературным талантом. Со временем кое-кто из них столкнулся с проблемой приложения теории к практике — реальной ситуации, которую они наблюдали в Японии. Началась бурная полемика.
Правительство в конце 1920-х — начале 1930-х годов энергично вставало на защиту не только национального образования, но и частной собственности. В 1928 году, например, по подозрению в нарушении закона об охране общественного порядка было арестовано около 3500 человек, и в дальнейшем их число продолжало ежегодно увеличиваться (закон был направлен не против терактов или саботажа, а против организованных высказываний революционных взглядов), пока в 1933-м не достигло рекордной цифры — 14 500 человек. К 1937 году протесты коммунистов и сочувствующих им были практически подавлены (число арестованных снизилось до 1500). Немногие из них действительно предстали перед судом за «преступления мысли» и получили тюремные сроки, однако опасность оказаться не в ладах с законом была реальной, и после 1932 года многих из тех, кого освободили без суда, поместили под сложную систему надзора, обязав при этом сотрудничать с властями.
Некоторые лидеры интеллигенции, в частности журналисты, неожиданно присоединились к мнению власти, объявив, что «стихи — это бомбы», и, хотя их изданиям не удалось установить высокие художественные стандарты, из таких редакций вышло немало яростных бойцов. Кобаяси Такидзи — один из немногих пролетарских писателей, произведения которого остаются популярными и сегодня. Он привлек внимание читателей рассказом «15 марта 1928 года», посвященным первому жестокому подавлению радикалов в 1928-м, но настоящий успех имел его роман Kani Kōsen («Краболов»), написанный в 1929-м, в котором Кобаяси в том числе описывает возмутительное притеснение экипажа судна в северных водах контролерами. В конце концов приверженность Кобаяси запрещенной коммунистической идеологии вынудила его уйти в подполье. В 1933 году он был пойман полицией и умер в тюрьме под пытками. Писателю было 29 лет.
Идеологический и политический экстремизм отчасти оказался побочным продуктом демократии Тайсё, несколько иллюзорного укрепления идей и форм политического либерализма в 1912–1926 годах. Самым заметным проявлением этой «демократии» стало учреждение в 1919-м партийного правительства, предусмотренное не поправкой к конституции, а более прагматичным соглашением. Впрочем, в 1925-м она же ввела всеобщее избирательное право. Ведущим теоретиком демократии Тайсё был Ёсино Сакудзо (1878–1933), профессор Токийского императорского университета. Ёсино опубликовал несколько довольно сдержанных статей о политике в серьезных изданиях. Целевой аудиторией такого рода журналистики была небольшая, но постепенно увеличивающаяся прослойка населения, в первую очередь горожан, получивших образование за пределами обязательного шестилетнего. Статья Ёсино Мимпон сюги рон («О демократии») в Тюо корон («Центральное обозрение»), напечатанная в январе 1916 года, несмотря на то что она появилась до победы союзников в Первой мировой войне, получила широчайший отклик. В ней Ёсино выступал за расширение права голоса и роли представителей общественности в рамках существующей конституционной системы как способа решения проблем, стоявших перед японской политикой. Сам он сформулировал это так: «Откуда доброжелательный император узнает, что такое общее благосостояние?»
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
