– Не знаю, зачем Трейноксису понадобился твой меч, – говорю я Фрэнку, – но без оружия ты не останешься. Эту тайну наш род хранил семь поколений. Даже Лаурик – настоящий Лаурик – ничего не знал о ней. Если у кого и есть права на этот клинок, то лишь у тебя.
– Права? Погоди, уж не хочешь ли ты сказать…
– Да. Он принадлежал Алому Мечу.
Герб. Воин
Мы вскакиваем с места, и тут же неведомая сила сковывает нас по рукам и ногам. Мы застываем, не в силах ни пошевельнуться, ни вымолвить слово. Единственное, что нам даровано, – возможность смотреть. Смотреть и не отводить глаз.
Стоящий у входа Лаурик отвешивает нам издевательский поклон, потом, не торопясь, подходит ко мне. Рывок за волосы поднимает мое лицо вверх. Шея едва не ломается от такого чудовищного напряжения, кожа на висках натягивается так, что, кажется, вот-вот лопнет. Но всё это пустяк по сравнению с тем, что происходит потом. Мудрый склоняется надо мной, и его немигающие глаза впиваются в мои двумя отточенными ледяными кинжалами.
О Всеблагие! Как же больно!
Никогда еще не испытывал я такой боли. Кажется, что внутри моей головы проносится огненная река, дотла выжигающая содержимое черепа. Если бы чары палача не сковали язык и гортань так же, как и всё остальное тело, мой крик, должно быть, был бы слышен в любом уголке Предела.
Я не знаю, как долго продолжается пытка. В себя я прихожу, корчась на полу. Горло пересохло и рождает лишь натужный хрип. Перед глазами мечутся разноцветные пятна. Всё тело ломит так, будто меня долго и методично избивали палками.
– Да, забавно всё вышло, – доносится до меня задумчивый голос Мудрого. – Но кто бы мог подумать, что этот мальчишка настолько везуч…
Неимоверным усилием я поворачиваю голову. Ард-Ри по-прежнему скован чарами: стоит на кончиках пальцев, тело выгнулось назад и натянуто, как струна, по лицу струится пот. Палач расхаживает перед Сильвестом взад-вперед. Должно быть, так выглядит сытый лесной кот, обнаруживший дрозда со сломанным крылом.
Я опираюсь на локоть, пытаюсь сесть. Привлеченный шорохом, Мудрый поворачивается.
– А, очнулся? – насмешливо произносит он, но в голосе его чувствуется толика уважения. – Силен, что и говорить. Тебе, наверное, всё равно, но ты первый, кто сохранил разум после того, как я немного покопался в его мозгах. Кольна вот, к примеру, не выдержал… Так что прости за доставленные неудобства, мой друг. Должен же я узнать, как далеко ты сунул нос в мои дела?
– И… как?… – хриплю я.
– Дальше не придумаешь. А если учесть, что полученные знания ты, неблагодарный, не держишь при себе, то придется тебя наказать. Ты умрешь, Бранн. Впрочем, ты и сам должен об этом догадываться… Но я буду справедлив, и перед смертью разрешу тебе узнать всё, что пожелаешь. Так что спрашивай, юноша, не стесняйся.
– Си… Сильвест?…
– Жив и здоров твой Сильвест. Пока. Пусть постоит, послушает. Еще?
– Кто ты такой?
Он на мгновение задумывается:
– Ты знаешь, совсем недавно – и одновременно очень давно – я задал одному… существу тот же вопрос. Знаешь, что он мне ответил? Правитель? Да и нет. Воин? Да и нет. Мудрый? Да и нет. Одно могу сказать наверняка – я не Лаурик, и не был им никогда! Мое имя – Трейноксис, и этому Пределу пора привыкать к его звучанию.
– Этайн… Что с Этайн?…
– А ты невнимателен. Я же уже говорил: она в Первом Пределе… ах да, вы же даже не знаете, что это такое… Этайн несказанно повезло, Бранн. Она станет прародительницей расы новых господ мира. Видишь ли, я ведь не человек…
Голову Трейноксиса на мгновение окутывает призрачная дымка. Когда она рассеивается, вместе с ней исчезают и знакомые до боли черты Лаурика Искусного. На меня смотрит мужчина с неестественно прекрасным лицом. При взгляде на него возникает только одно желание – пасть на колени. И враг прекрасно чувствует это.
– Не правда ли, выглядит куда лучше, чем потасканная физиономия моего дорого братца Лаурика? Знал бы ты, как она мне надоела. И как надоело вообще прятать собственное лицо, прикидываться человеком! Ну ничего, очень скоро в этом больше не будет нужды. Смотри, Бранн, смотри. Вот таких сыновей станут рожать мне Этайн и лучшие женщины Западного Предела. Прекрасных, могучих, совершенных существ, которые уничтожат ваш жалкий род так же, как некогда был уничтожен мой.
– За что ты так ненавидишь людей?
– А за что мне вас любить? Вы гнусные, примитивные существа, годные лишь на то, чтобы разрушать и убивать. Но главное даже не это.
В вас господствует страх.
Вы боитесь мира, в котором живете, и его обитателей. Боитесь, что лето будет чересчур жарким, а зима чересчур холодной. Боитесь жить и боитесь умирать. Но больше всего вы боитесь друг друга. Что другой не полюбит или разлюбит вас. Что он окажется лучше вас. Сильнее. Умнее. Богаче. Удачливее. Красивее. Искуснее. Страх, всё страх. Он порождает зависть, ненависть, подлость, лживость. Но чаще всего вы пытаетесь заглушить его, убивая. Посмотри на тех, кого вы называете героями и воспеваете в легендах. Они же все как один – убийцы, которые избавлялись от своего страха, наводя страх на других. Вы сколько угодно можете рассуждать о том, какими качествами Четыре Сучки наделили вас или жителей других Пределов, но единственное, чему Они действительно вас научили, – бояться!
Я пытаюсь встать, но тело не слушается меня.
– Вот! – торжествующе заявляет Трейноксис. – Ты тоже ничем не лучше других, Бранн Мак-Сильвест! Ты так боишься меня и так ненавидишь из-за этого страха, что пытаешься побороть его единственным доступным для тебя способом: прыгнуть мне на грудь и впиться зубами в глотку. Убить. Физически уничтожить. Но страх убить невозможно.
– Кто же из нас двоих больше боится? – с ненавистью и презрением спрашиваю я. – Я, жалкий смертный, у которого даже нет сил подняться, или ты, всесильный бессмертный, который может говорить с жалким смертным только тогда, когда у того нет сил подняться?
На мгновение мне кажется, что он меня ударит. Изо всех сил. Наотмашь. Но вместо этого враг смеется, запрокинув голову:
– Браво! Уел! Значит, тебе нужны силы? Допустим, я дам их тебе. И что ты сделаешь, поднявшись? Схватишься за свой жалкий меч и попытаешься напасть на меня? Или, вновь ощутив себя живым, падешь мне в ноги, упрашивая не прерывать твое жалкое существование? – Он щелкает пальцами. – А вот сейчас и проверим!
Его левая рука протягивается вперед, по направлению ко мне, а правая с раскрытой ладонью – к Луатлаву. И я тут же ощущаю, как живительный источник начинает вливаться в мое измученное тело. Первой он, словно грязь, смывает боль. За ней – слабость. С каждым новым ударом сердца я чувствую себя всё сильнее, упиваясь тем же пьянящим чувством, что и в лагере Увенчанного Рогами.
Наконец, Трейноксис опускает руки и отходит в сторону. Легким движением я вскакиваю на ноги.
